Спираль измены Солженицына

Лубянка — не санаторий. Это тюрьма, и пребывание под арестом отнюдь не является приятным развлечением. Однако Солженицыну кажется, что после фронтового ада он оказался почти в раю. Правда, он жалуется на плохую пищу. Но разве в это время не голодает почти вся Европа? Разве ему, регулярно получающему горячую пищу, сахар и хлеб, не лучше во сто раз, чем его землякам в опустошенных войной районах?

Александр Исаевич живет-поживает в общей камере, общается и беседует с другими арестованными, читает и спокойно ждет… победы.

Как же он так быстро из положения подследственной одиночки попал в условия божьей благодати?

Прервем ненадолго наше повествование и забежим на семь лет вперед.

В 1952 году Кирилл Семенович Симонян был вызван к следователю госбезопасности. Тот попросил его сесть за отдельный стол и предложил ему объемистую тетрадь.

— Внимательно прочтите это. Если посчитаете нужным, сделайте для себя выписки, — сказал следователь Симоняну.

Кирилл Семенович открыл толстую тетрадь и сразу узнал знакомый, неподражаемый мелкий почерк Солженицына.

«Я воспринял это как своего рода привет от Моржа, — сказал мне профессор Симонян, — поэтому с интересом стал читать».

На 52 пронумерованных страницах был изложен гнусный донос Александра Солженицына на своего самого близкого друга. «Я начал читать и почувствовал, как у меня на голове зашевелились волосы», — рассказывал мне профессор, сильно волнуясь.

«Силы небесные! На этих пятидесяти двух страницах описывалась история моей семьи, нашей дружбы в школе и позднее. При этом на каждой странице доказывалась, что с детства я якобы был настроен антисоветски, духовно и политически разлагал своих друзей и особенно его, Саню Солженицына, подстрекал к антисоветской деятельности».

Поистине воскликнешь: «Силы небесные!..»

Следователь терпелив. Он позволил Кириллу Семеновичу Симоняну прочесть этот донос еще раз, так как все это никак не укладывалось в голове. И Кирилл Семенович вдруг обнаружил, что изложенные факты соответствовали действительности, но преподносились в грубо искаженной интерпретации. Они были приведены совершенно в иной связи; им придан был абсолютно иной смысл — все было преувеличено или неправильно прокомментировано. Так как сейчас есть с чем сравнить такой низкий поступок, то можно сказать, что литературный метод лауреата Нобелевской премии Солженицына не отличается от метода доносчика Солженицына.

«В доносе все было перевернуто, — рассказал мне Кирилл Семенович Симонян. — Мои слова, которые я произнес в то время, когда Солженицын получал Сталинскую стипендию, почему-то он вплел в один из моих рассказов школьного периода об отце (богатом купце, после нэпа легально выехавшем в Персию) и так ловко обыграл, что я остолбенел от негодования. По словам Солженицына, я будто всегда проводил антисталинскую линию и занимался антисталинской деятельностью. В частности, он подчеркивал «осуждение» мною Сталинских стипендий. Причем слово «Сталинская» было подчеркнуто». Любопытно, что донос этот написан Солженицыным — человеком, который попал в заключение за «антисталинскую деятельность». Человеком, срок заключения которого уже почти истек и который собирался стать символом сопротивления так называемому сталинскому произволу.

Кирилл Семенович продолжал мне рассказывать:

«„Вы должны написать объяснение“, — сказал мне следователь. Я написал. Оно уместилось на половине странички. Я подал листок следователю. Он положил его в папку с доносом и сказал, что мне можно идти. Но я не спешил уходить.

— Скажите, — я обратился к следователю, — зачем Солженицын сделал это перед самым окончанием срока заключения?

— Интересно, а как вы сами это объясняете? — ответил мне следователь вопросом на вопрос.

Я врач, поэтому для меня было легче найти объяснение. И я истолковал этот случай как следствие транса.

— Транса? — с насмешкой переспросил следователь. — Скажите мне, доктор, как может транс сочетаться с холодным расчетом? Да он просто дрянь-человек».

Только во второй половине 50‑х годов Кирилл Семенович узнал, что первый донос на него Солженицын написал в 1945 году. На Лубянке. В один из тех четырех дней, о которых Солженицын позднее напишет: «Я вел поединок со следователем».

Этот «поединок» на Лубянке носил довольно странный характер. Солженицын действительно «давался следователю в руки». Он доносил и доносил… На беднягу Власова, которого случайно встретил в офицерском вагоне, на Лидию Ежерец, Кирилла Симоняна и… на Наталию Решетовскую, свою любимую тогда жену.

Можно ли это доказать?

Конечно, да.

Когда мне удалось найти бывшего следователя Солженицына и коснуться этого вопроса, он мне сказал: