Спираль измены Солженицына

Похоже, что разработанная самим Солженицыным модель «борца за правду» окончательно готова и в самом деле сейчас себя оправдывает, а в дальнейшем может служить также надежно.

Протесты Солженицына, шумиха на Западе вокруг его имени, сознательно подогреваемая инициаторами антисоветской кампании, достигли желанной цели: ему была присуждена Нобелевская премия. Западная печать задавалась новым вопросом: отпустит ли Советское правительство Солженицына в Стокгольм?

По всей вероятности, отпустило бы. Но Солженицын вновь прибег хотя и к ненаказуемому, но все-таки одному из самых грязных трюков в своей жизни: он вообще не подал никакого заявления относительно оформления паспорта и визы. Зато он хорошо позаботился о том, чтобы поднять как можно больше шума: «Пусть все знают — меня не пускают за границу!» Радио, печать, телевидение на Западе заработали в полную силу. Александр Солженицын, которого еще вчера никто не знал и который за всю свою жизнь не сделал ни одного доброго дела для людей, вдруг стал мировой проблемой номер 1. Александр Исаевич по причинам самого личного свойства (как мы увидим) переезжал от приятеля к приятелю, наслаждался атмосферой, в какой Запад пытался создать ему популярность, хорошо и беспечно жил. Казалось, что он добился, чего хотел. Ему, блаженному, теперь только радоваться. Но ему не до радости. Душу «смельчака» Солженицына, так называемого борца за правду, все сильнее продолжает терзать страх. Это и понятно, ибо «оседлать свинью вовсе еще не значит сделать из нее скакуна».

Глава II. ПОРАЖЕНИЕ

Характерной чертой писательской манеры А. Солженицына является сильная гипербола. Но никакая софистика не может опровергнуть ту простую истину, что стиль Солженицына — это высокопарный символизм. Для него типично стремление за высокопарными словами и выражениями, за таинственными и глубокомысленными метафорами скрыть ничтожность своих изречений.

Эта идейная и литературная техника особенно проявилась в его выступлении при вручении ему Нобелевской премии. Его речь, по признанию многих, представляет собой труднодоступную для понимания смесь философского эклектизма, православия, субъективного идеализма и некоторых схематических (давно, впрочем, осужденных) принципов социалистического реализма.

У «Солженицына отсутствует чувство детализации, поэтому он не может быть великим писателем», — вспомнил я слова Кирилла Семеновича Симоняна. Солженицын сам подтверждает правильность этих утверждений. Можно перечитать сотни написанных им страниц, но из всего этого мы в состоянии будем сделать один-единственный неожиданный вывод: ни на одной из них нет ничего точного, ясного, конкретного. Для иллюстрации приведем отрывок из нашумевшего романа «Архипелаг ГУЛаг»:

«Как попадают на этот таинственный Архипелаг? Туда ежечасно летят самолеты, плывут корабли, гремят[88] поезда — но ни единая надпись на них не указывает места назначения. И билетные кассиры, и агенты Совтуриста и Интуриста будут изумлены, если вы спросите у них туда билетик. Ни всего Архипелага в целом, ни одного из бесчисленных его островков они не знают, не слышали.

Те, кто едут Архипелагом управлять — попадают туда через училища МВД.

Те, кто едут Архипелаг охранять — призываются через военкоматы.

А те, кто едут туда умирать, как мы с вами, читатель, те должны пройти непременно и единственно — через арест».

Для Солженицына типичны таинственные недомолвки, неопределенные намеки. Я, к примеру, решительно не собирался и не собираюсь на «Архипелаг», чтобы умереть там вместе с Александром Исаевичем Солженицыным, хотя являюсь читателем его романа и переводчиком отдельных отрывков. Думаю, что также не собирался и не собирается умирать вместе с ним читатель из Швейцарии, ФРГ, США и других стран.

Может быть, автор полагает, что читатель вместе с Солженицыным «умрет» под тяжестью фактов? Современного читателя риторическими фразами и словесными завихрениями не поразить: его интересует прежде всего ясный смысл и правдивость изложения. Еще со времен полумифической «Илиады» словесность имеет свои неизменные законы. К ним относятся совершенная точность выражения и правдивость высказывания. Тексты Солженицына этим не отличаются. Однако для него это не препятствие, чтобы выдвинуться в «великие» писатели. Солженицын еще в период жизни в Ростове мечтал и решил, что он будет титаном современной русской литературы. Самым великим среди великих. Гомером, Толстым (только не Анатолем Франсом, ибо для него он второразрядный писатель). Но ведь величие включает в себя такие понятия, как точность, глубина мысли, экономичность. Однако А. Солженицына это нисколько не смущает. Он их ловко подменяет эффектностью, вычурностью и многословием, чтобы скрыть бессодержательность или абсурдность высказываемой мысли. И это ему удается.

Рассмотрим другие примеры. Герой романа «В круге первом» Глеб Викентьевич Нержин — alter ego Солженицына (его второе «я») — ведет любопытную беседу с Львом Рубиным.