Спиридион

– Фульгенций! – сказал он. – Что может означать слово «прошлое»? Какое действие может скрываться за словами «его не стало»? Не продиктованы ли эти слова заблуждениями наших чувств и беспомощностью нашего разума? Возможно ли, чтобы то, что существовало, исчезло полностью? Возможно ли, чтобы то, что существует, не существовало от века?

– Значит ли это, учитель, – спросил простодушный Фульгенций, – что вы не умрете? Или что я увижу вас и после того, как вас не станет?

– Меня не станет, но существование мое не прервется, – отвечал учитель. – Если ты будешь любить меня с прежней силой, ты будешь видеть, чувствовать, слышать меня повсюду. Облик мой будет стоять у тебя перед глазами, потому что его сохранит твоя память; голос мой будет звучать в твоих ушах, потому его сохранит память твоего сердца; ум мой будет беседовать с твоим умом, потому что душа твоя понимает меня и знает в совершенстве. Быть может даже, – прибавил он, охваченный неким вдохновением и как будто пораженный новой мыслью, – быть может, после смерти я открою тебе то, что мое и твое невежество не позволяют нам узнать и поведать друг другу. Быть может, твои мысли оплодотворят мои; быть может, семена, посеянные мною в твоей душе, принесут много плода, когда ты согреешь их своим дыханием. Молись, молись – и не плачь. Вспомни, как юный пророк Елисей попросил у Господа одной-единственной милости – чтобы дух пророка Илии был на нем вдвойне. Нынче, дитя мое, мы все пророки. Мы все ищем слово жизни и дух истины.

В свой последний час аббат соборовался с достоинством и спокойствием человека, который исполняет обряд, не веря в него, но уважая чужие верования. Он простился со всеми монахами, благословил их в последний раз, а затем обратился к Фульгенцию, который, видя своего наставника исполненным силы и покоя, надеялся, что кризис миновал и смерть отступила:

– Вели им уйти, Фульгенций; я хочу остаться с тобой наедине. Поторопись, я умираю.

Фульгенций в отчаянии повиновался; когда они остались одни, ученик, трепеща и проливая слезы, спросил, отчего учитель, с виду столь покойный, так твердо убежден, что жизнь его вот-вот окончится?

– В самом деле, я чувствую себя превосходно, – отвечал Спиридион, – тело мое и душа испытывают блаженство, какого не знали прежде, и я с радостью поверил бы, что дни мои вовсе не сочтены. И тем не менее смерть уже пришла за мной, это очевидно: только что я видел свой призрак, он указал мне на песочные часы и знаком дал понять, что пора удалить отсюда людей бесполезных или недоброжелательных. Взгляни: сколько еще песку осталось в часах?

– О учитель! меньше половины.

– Хорошо, дитя мое… Подай мне рукопись… положи ее мне на грудь и укрой меня саваном.

Фульгенций повиновался; на лбу его выступил холодный пот. Аббат взял его за руку и вновь повторил:

– Я не исчезаю полностью… Все частицы моего существа возвращаются к Господу, а часть меня переходит в тебя.

Сказав это, он закрыл глаза и погрузился в размышления. Через полчаса он открыл глаза и произнес:

– Ощущение неизъяснимое: никогда еще я не был так счастлив… Фульгенций, сколько еще осталось песку?

Фульгенций устремил взор, мутный от слез, на часы. Весь песок уже просыпался вниз, наверху оставалось всего несколько песчинок. Терзаемый невыразимой болью, он судорожно сжал руки учителя и почувствовал, как быстро они холодеют. Аббат отвечал ему рукопожатием сильным и твердым, а потом сказал с улыбкой: «Пора!»

В это мгновение Фульгенций ощутил, как рука теплая и даже горячая мягко опускается на его затылок. Он резко обернулся и увидел перед собою мужчину, очень похожего на аббата; незнакомец смотрел на него серьезно и любовно. Фульгенций перевел взор на умирающего; тот лежал, вытянув руки вдоль тела, закрыв глаза. Земная его жизнь окончилась.

Фульгенций не осмелился оглянуться. Охваченный ужасом и отчаянием, он припал к краю постели и на несколько мгновений лишился чувств. Однако очень скоро, вспомнив о возложенной на него обязанности, он собрался с духом и тщательно укутал тело возлюбленного учителя саваном. Уложив рукопись на грудь аббата, он, по обычаю, положил сверху распятие и сложил руки покойного на груди. Не успел он сделать это, как руки Спиридиона сделались тверды, как сталь, и Фульгенцию показалось, что ни одному человеческому существу не удалось бы вырвать рукопись у этого безжизненного тела.

В церкви Фульгенций ни на минуту не отлучался от гроба. Он простерся перед катафалком и оставался в этом положении, не взявши в рот ни крошки и не сомкнув глаз, до тех пор пока не настал час похорон: тогда он своими руками заколотил гроб, а затем своими глазами увидел, как его укрыли могильной плитой. После этого он пал ниц на эту плиту и омыл ее горькими слезами. В эту минуту чей-то голос шепнул ему на ухо: «Разве я покинул тебя?» Фульгенций не дерзнул оглянуться. Он закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Однако голос, который говорил с ним, без сомнения, принадлежал его другу. Меж тем под сводами храма еще звучали заупокойные песнопения, еще тянулась траурная процессия.