Список Шиндлера

Мила исчезла вместе с их вещами – все двери были распахнуты, все комнаты пусты. Он прикинул: может, они все попрятались в больнице – доктор X. с женой и Мила? А может, супруги X. взяли ее с собой, увидев, в каком она состоянии, и из уважения к ее происхождению – ведь в ее роду было множество врачей?!.

Польдек торопливо проскочил сквозь другое отверстие в стене и иным путем добрался до больницы. Как символы безоговорочной капитуляции, с обоих балконов верхнего этажа свисали окровавленные полотнища простыней. На булыжной мостовой лежала гора трупов. У некоторых были проломлены головы, сломаны руки и ноги. Среди них не было последних пациентов врачей X. и Б. Это были люди, которых днем согнали сюда, а потом перебили. Некоторых из них пристрелили наверху и выкинули во двор.

И много позже, когда Польдека расспрашивали о количестве трупов во дворе больницы гетто, он утверждал, что там их было шестьдесят или семьдесят, хотя, конечно, у него не было времени сосчитать наваленные грудой тела. Краков был провинциальным городом, и Польдек вырос в Подгоже, где все знали друг друга. Затем его семья переехала в центр, где ему вместе с матерью приходилось посещать достойных и уважаемых горожан, – и теперь он опознал в наваленной куче трупов несколько знакомых лиц: давних клиентов его матери, тех, кто интересовался его успехами в старших классах школы Костюшко, улыбался его ответам, угощал его конфетами и печеньем, восхищенный его раскованностью и обаянием. Теперь же они распластались в бесстыдных откровенных позах на этом залитом кровью дворе.

Почему-то Пфеффербергу не пришло в голову поискать среди них тела своей жены и супругов X.

Он осознавал, что привело его сюда. Он непоколебимо верил, что придет лучшее время – время беспристрастного трибунала. Он чувствовал, что ему придется предстать перед ним свидетелем – то же самое испытал Шиндлер, стоя на холме над Рекавкой.

Его внимание привлекла толпа людей на Вегерской, куда выходил больничный двор. Она двигалась к воротам на Рекавке, напоминая мрачное скопище фабричных рабочих, которые, не выспавшись, поднялись утром в понедельник, или разочарованную толпу болельщиков проигравшей футбольной команды. В толпе он заметил соседей с Жозефинской.

Он вышел со двора, неся с собой единственное оружие – память обо всем увиденном.

Но что случилось с Милой? Видел ли ее кто-нибудь?

Она успела уйти, сказали ему. Зондеркоманда прочесала все вокруг, но в это время она уже была за воротами.

Они с Милой, конечно, обговорили порядок действий на случай таких непредвиденных обстоятельств. Если один из них окажется в Плачуве, другому лучше держаться подальше от этого места. Он знал, что Мила обладает способностью быть незаметной – неоценимый дар для заключенного, но не сможет выдержать мук голода. Оставаясь на свободе, он будет поддерживать ее. Он не сомневался, что ему удастся, если что, вытащить ее из лагеря, хотя это будет нелегко.

Толпы ошеломленных людей, подгоняемые эсэсовцами, двигались к воротам с южной стороны и дальше – к обнесенным колючей проволокой предприятиям Плачува. В Кракове говорили, и, вероятно, не без оснований, что спасение евреев на долгое время будет связано только с этим местом.

Несмотря на поздний час, посветлело, потому что пошел снег. Польдеку удалось снова незаметно пересечь улицу и проникнуть в пустую квартиру в подвальном этаже. Добираясь до нее, он попытался представить, действительно ли она пуста или там затаились обитатели гетто, которые то ли наивно, то ли предусмотрительно считают, что, где бы СС ни выловило их, путь лежит прямиком в газовую камеру.

Польдек искал надежное убежище.

Отсидевшись некоторое время в чужом доме, он проходными дворами добрался до дровяного склада на Жозефинской. Лесоматериалов тут почти не осталось. Штабелей пиловочника, за которыми можно спрятаться, не было видно. Место, которое виднелось из-за железных ворот у входа, выглядело куда лучше. Темный металл их высоких створок обещал укрытие на ночь. Позже он не мог поверить, что с такой охотой сам выбрал это место.

Он скорчился за одной из створок, откинутой к стене брошенного дома. Сквозь щель между воротным столбом он видел Жозефинскую с той стороны, откуда он появился. Леденящий холод литых металлических листьев говорил ему, что ночь будет холодной, и он запахнул куртку на груди. Мимо пробежали к воротам мужчина и женщина, спотыкаясь о брошенные узлы и чемоданы, на которых болтались бесполезные теперь ярлычки со старательно выведенными фамилиями. «Клейнфильд», – в последних проблесках света успел прочитать он. «Лерер, Баум, Вейнберг, Смолар, Струе, Розенталь, Бирман, Цейтлин…» Имена тех, кому уже никогда не получить своих вещей. «Груды добра, отягощенного лишь памятью» – так впоследствии описал это зрелище молодой художник Иосиф Бау.