Список Шиндлера

Наконец Амон, как показалось Шиндлеру, поддался. Ему понравилась мысль, что он может позволить себе проявить милосердие – таковая слабость позволена лишь императору! Амон живо представил себе рабов, тянущих вагонетки; заключенных, возвращающихся с кабельной фабрики, еле передвигающих ноги, волочащих вязанки дров, которые у них все равно отберут у тюремных ворот. Фантастическая мысль, что он может позволить себе помиловать всех этих ничтожных людишек, теплом разлилась в животе Амона. Может быть, и Калигула порой испытывал искушение предстать перед своими поддаными Калигулой Милостивым?

Образ Амона Милостивого на какое-то время овладел воображением коменданта. Ведь, в сущности, у него всегда была такая слабость. Сейчас, когда в жилах у него вместо крови тек золотой ручей коньяка и весь лагерь спал у его ног, Амон был куда более склонен поддаться самолюбованию, чем страху перед будущим наказанием…

Но утром он припомнил беседу с Оскаром и связал ее с ежедневной сводкой новостей: русские пытаются прорвать фронт под Киевом. Сталинград был невообразимо далеко от Плачува, но до Киева отсюда – рукой подать.

Через несколько дней после этого до «Эмалии» дошли слухи, что уговоры и намеки Шиндлера оказали на коменданта воздействие.

Доктор Седлачек по возвращении в Будапешт сможет доложить Сему Шпрингману, что Амон наконец прекратил развлекаться случайными убийствами. И мягкий, сдержанный Сем, в списке забот и бед которого были лагеря от Дахау и Дранси – на западе до Собибора и Бельзеца – на востоке, начнет надеяться, что ящик Пандоры в Плачуве удалось хоть на время прикрыть.

Но надежда эта быстро испарилась. Передышка длилась недолго – те, кому удалось пережить эти дни в Плачуве, даже не заметили ее. Для них массовые казни никогда не прекращались. Если Амон в то или другое утро никого не убивал, это отнюдь не означало, что он никого не убьет следующим утром. Требовалось нечто гораздо большее, чтобы вселить в сердца недоверчивых узников веру в кардинальное изменение характера коменданта. Хотя он какое-то время не охотился на человеческую дичь, но нет-нет да и выходил на балкон в австрийской шляпе с пером, которую надевал, высматривая в бинокль очередного несчастного.

Доктор Седлачек возвращался в Будапешт не только с радостно обнадеживающими вестями о перемене в характере Амона, но и с гораздо более важными данными о лагере в Плачуве.

Как-то днем охранник с «Эмалии» явился в Плачув, чтобы доставить в Заблоче Штерна. Едва только тот появился у ворот, его сразу же препроводили наверх, в новые апартаменты герра директора. Здесь Шиндлер представил его двоим мужчинам в отлично сшитых костюмах. Одним из них был Седлачек, а другим – еврей, имеющий при себе швейцарский паспорт, он представился Бабаром.

– Мой дорогой друг, – сказал Оскар Штерну. – Я бы хотел, чтобы вы сделали для нас полный отчет о ситуации в Плачуве, сколько успеете написать за день.

Штерн никогда раньше не видел Седлачека и Бабара и решил, что Оскар ведет себя исключительно неосторожно. Склонившись под тяжестью руки, лежащей на плече, он пробормотал, что, прежде чем взяться за подобную задачу, он хотел бы в частном порядке переговорить с герром директором.

Оскар уже привык к тому, что Ицхак Штерн просто не в состоянии дать конкретный ответ или ответить на просьбу, пока не прибегнет к нескольким сентенциям из Талмуда, что было для него очистительным обрядом. Они удалились в соседнее помещение, где герр директор сразу же перешел к делу:

– У нас мало времени, говорите скорее.

– Скажите, пожалуйста, герр Шиндлер, вам не кажется, что это исключительно рискованно?

Оскар взорвался. Прежде чем он взял себя в руки, незнакомцам в другой комнате был слышен его громкий голос:

– Неужели вы считаете, что я стал бы просить вас, будь тут хоть какой-то риск?

Успокоившись, он продолжил:

– Риск всегда существует, и вы знаете об этом лучше меня. Но не со стороны этих двоих. На них можно положиться.

Штерн провел за отчетом весь день. Он был ученым и привык к сухой, точной прозе. Спасательная организация в Будапеште, сионисты в Стамбуле получат от Штерна отчет, на который можно всецело положиться. Если распространить данные Штерна на тысячу семьсот больших и малых лагерей по всей Польше, то предстанет картина, которая потрясет весь мир!

Но Седлачек и Шиндлер хотели от Штерна гораздо большего.