Список войны

Было морозно. Снег ёжился, скрипел недобро, от скрипа этого даже ломило уши, Горшков шагнул с небольшой ступеньки, заменявшей хозяйке крыльцо, в темноту, пошарив рукой под ногами, ухватил горсть жёсткого крупчатого снега, приложил к лицу.

Ломота в ушах прошла, её придавил ожог, оставленный горстью снега – новое ощущение всегда перебивает старое. Горшков подцепил в руку ещё немного снега, притиснул к вискам, потом слипшимся жёстким комком потёр затылок. Перекалённый снег этот напоминал камень.

Постояв ещё немного, он вернулся в избу.

– Что, товарищ командир, подъём? – послышался из влажной охолодавшей темноты тихий голос Мустафы, зашуршала солома.

– Спи, Мустафа, – сказал Горшков, – ещё рано. Сегодня – всем спать вволю. Под завязку.

Мустафа пробормотал про себя что-то невнятное, поворочался ещё немного и, уходя в сон, засипел по-ребячьи удовлетворённо…

Уходили под вечер, в стылой, рассыпающейся, будто крупа, мгле. Погода обещала смену, возможно, даже и ветер подует с другой стороны, но в то, что отпустят морозы, не верилось – эти будут трещать при любой смене погоды, в любой ветер, придавит их только весна, подойдёт её пора, с юга приплывёт тепло и придавит зиму, больше ничто не справится, а пока мёрзлый снег скрипит под ногами, да волокутся по нему, переползая с одного на другое, хвосты затевающейся метели.

Плохо, когда вот так ни с того ни с сего с земли начинают подниматься крученые султаны снега, в воздухе что-то лопается сухо, противно, – обычно так рождается метель. По сибирским меркам метель может длиться неделю, две недели, бывает даже – и месяц, здешние же мерки – более лёгкие, здесь пурга столько не держится.

В метели легко заплутать, даже имея на руках карту и компас, но во всяком таком минусе есть и свои плюсы: метель хорошо скрывает следы – не узнаешь, кто прошёл и куда делся.

Горшков двигался первым, замыкающим он поставил старшину, тот прикрывал цепочку.

В воющих, крутящихся бешено хвостах снега благополучно обошли окоп немецкого боевого охранения с заиндевелым пулемётом, грозно, на манер зенитки задравшим вверх ствол, потом одолели перемычку, разделявшую две линии окопов, и очутились в степи.

Фронт трещал по швам, сплошной укреплённой линии не было ни у нас, ни у немцев, в неразберихе этой на фрицев можно было нарваться в собственном тылу, а в тылу фашистском найти наших. Как будет разрублен этот сложный узел, пока не знал никто.

Карта – хорошая карта, немецкая, генштабовская, которая имелась у Горшкова, оказалась плохой помощницей – все приметы, указанные на карте, были скрыты снегом, зимой, вьюгой, темнотой; от хуторов, указанных на ней, остались лишь рожки да ножки, от деревень – отдельные дома, издырявленные осколками снарядов, да голые печные трубы.

В длинной скирде соломы, стоявшей на краю оврага, решили немного отдохнуть, сориентироваться, прикинуть поточнее, где в этом воющем пространстве находится север, а где юг.

Расстелив карту, Горшков осветил её фонариком, определил место, где они находятся, – хотя и не был уверен, что место это определил точно, прикинул, куда двигаться дальше…

Надо было узнать, понять, какие у немцев имеются силы, сколько их, по каким целям может работать артиллерия, что вообще сосредоточено у фрицев в тылу? Вопросы, вопросы, вопросы. И на все надо получить ответы.

Разведчики не думали, что фрицы могут организовать им в степи ловушку, но те оказались хитрее разведчиков – сумели организовать.

Днём в степи на многокилометровом промороженном пространстве укрыться негде – любая перемещающаяся точка заметна издалека – иногда даже в метель, в промежуток между двумя порывами ветра, когда нечистая сила переводит дыхание, либо переключается с одной скорости на другую, – перемещаться можно только ночью.

Как бы там ни было, немцы засекли их. Засекли той же ночью и поняли, что это за группа.

В неглубокой балке, где был вырыт колодец и неуклюжей фигурой высился журавель, на который неровно, но очень крепко нахлобучилась целая копна, Горшков дал команду остановиться.

– Перекур десять минут, – сказал он, – надо сориентироваться.

Старший лейтенант вытащил из сумки карту и вдруг ощутил, как горло ему сжало что-то острое, крепкое – ну будто бы пришла беда, а он о ней ничего не знает, лишь чувствует шкурой своей, кожей лица, кончиками пальцев, – ощущает, но пока не ведает, что это за беда конкретно… Горшков огляделся.

У самого липа его плясал, крутился чёртом тугой снежный хвост, столбом взвивался вверх, потом опадал, рассыпался на мелкие твёрдые брызги и в то же мгновение вновь начинал скручиваться в неприятную холодную плеть. Неожиданно краем уха он поймал резкий звук, словно где-то недалеко сделала перегазовку машина, в следующее мгновение звук исчез.

Старший лейтенант напрягся, рассчитывая услышать этот звук вновь, но не тут-то было – всё забил пьяный гогот ветра, скрип снега, тяжёлый звон, с которым земля сопротивлялась пурге, грохот пространства, вышибающий невольно из глаз искры.