Список войны

Решил как-то Шурик разобраться, что в большом колхозном сарае есть, и другие хозяйственные закутки заодно осмотреть. В сарае лежало всякое негодное железо, которое, похоже, только на выброс и годилось, в переплавку. Шурик хотел было отправить его куда-нибудь на завод, чтоб металл пустили в дело, пушку из него отлили, что ли… И наверняка бы отвёз железо на разъезд, да транспорта подходящего не было: вот если бы к колёсному трактору сани подцепить — тогда другое дело, трактор, не потея от натуги, живо бы дотащил сани до разъезда, да нету колесника, нету, все на фронте, а на отощавших лошадях — увольте, за это деревенский люд любому хозяину по шее накостыляет. А с другой стороны думалось, может, что путное из этого лома никитовские умельцы сумеют сделать. Но ведь умельцев-то в Никитовке, знающих технику людей, и в мирное время было раз-два, и обчёлся. Шурик, когда думал об этом, чувствовал, что жизнь его даже замедляет бег, останавливается. Отбрасывает его назад, в довоенную пору: вот тогда-то и надо было ему приобретать знания — и словно бы горький, весенний дух ударял Шурику в ноздри: пахло смолистой пряной травой — чабрецом, полынью, татарником, сразу и не разберёшь, чем именно, степной подсохшей на солнце землёй, солью, конским потом, цветами ольхи и черемухи. Шурик даже невольно затряс головой, избавляясь от наваждения.

Оглядел мрачную стылую кучу железа, покрытого изморозью. А может, это и не изморозь — просто сквозь щели в крыше просыпался мелкий, как пыль, снег, способный проникать через что угодно, даже, кажется, через поры. Вздохнул — худо, когда возникают такие видения, пользы от них никакой, а в душу врезаются сильно. Потом наступает, какими-то медленными мелкими шажками надвигается пустота, и вот падаешь в неё, будто в глубокую, гулкую яму и не за что зацепиться, нечем эту пустоту заполнить.

В голову вдруг пришла неожиданная мысль: а не имеет ли всё это мёртвое, зубчатое, колченогое железо какое-нибудь отношение к ржавой, похожей на обезглавленное лошадиное тело, туше локомобиля, стоящей здесь же, за стенками сарая, а? Шурик выдохнул на руки пар, грея их, поёжился, прислушиваясь к бойцовскому свисту ветра за стенками: колготился ветер, разбойничал, свистел недобро, сдирая пригоршнями, а то и целыми охапками снег с земли, ухал, натыкаясь на твердь препятствий, — не хотелось Шурику выбираться из сарая. Тут хоть и холодно — так же холодно, как и на улице, но ветра, прошибающего насквозь, злого, всё-таки нет.

Шурик посмурнел, обнаружив в себе квелость — ой как не к месту это желание теплоты, сонного покоя, скоро потянет у мамкиной титьки погреться: не дело это для взрослого, считай, мужика, председателя колхоза, не дело… С силой вдавливая пальцы в кожу, провёл рукою по лицу — надо было выбираться наружу из этого чёртова промёрзлого сарая, прикинуть хотя бы на глаз, подойдёт, допустим, вон то тяжёлое, сохранившее тёмные следы солидола колесо к локомобилю или не подойдёт? На это худо-бедно сообразительности у председателя явно должно хватить.

Он вышел на улицу, напрягая мышцы и этим стараясь согреться — так, говорят, делают в мороз таёжники. Ветер с воем закружился около него, больно хлестанул по щекам, стараясь опрокинуть, завалить в сугроб — вот сверху накрыл целым возом снега, утопил с головой, загоготал радостно, считая, что прихлопнул человека, будто муху, но тот повозился, повозился немного и выпростался наружу, упрямо потащился вдоль стенки сарая дальше.

Увязая в снегу, чуть ли не по горло проваливаясь в жгучую серую крупу, Шурик попытался определить, понять по торчащим кронштейнам, шплинтам, уголкам, сильно ли раскурочен локомобиль, но разобраться было трудно — тут и сам изобретатель, верно, ничего бы не определил, — груда железа под снегом и есть груда железа.

Шура потряс пустой и звонкой, как старая прогоревшая кастрюля, головой: звон и пустота — это от голода, не ел сегодня с самого утра. От холода он совсем окостенел, оледенел на морозном ветру, — и всё же с трудом раздвинул синие упрямые губы:

— Ни ф-фига, завтра всё равно разберёмся!

Он твёрдо знал одно: этот мёртвый, не прижившийся в своё время в деревне локомобиль — ну что за машина, пыхтит, паром пуляет, отпугивает от себя воробьёв, кур и собак, короче, шума много, а проку почти никакого — этот агрегат надо во что бы то ни стало оживить. Если это удастся, с поддымниками, с ржаными караваями, — с хлебом, словом, будут колхознички, не удастся — придётся голодать. И ладно бы этот год — с нынешним годом всё ясно как божий день: из земли, из снега, из сена, застрявшего на полях, хлеба не испечёшь, а уж и следующая зима будет голодной — зубы на гвоздь за ненадобностью как пить дать вешать придётся.