Сплетение песен и чувств

В холодильнике терпеливо дожидались йогурт и остатки пельменей. Греча закончилась. Макарон не было. Колбаса была съедена еще утром.

– Нет, так дело не пойдет – строго сказал Артём сам себе. – Я совсем из-за Алины не думал о себе, совершенно. И что вышло из этого всего? Как она могла так поступить со мной, вот как? В голове не укладывается! Снова пельмени. Вот доем эти и хватит. Надо сделать паузу, а то они мне уже снятся. Сколько можно?

Он снова, стоя на кухне, варил пельмени и снова медленно их ел, растянувшись на подоконнике и приоткрыв окно. С того момента, как Артём прочел сообщение от Алины, перевернувшее все и вся, прошло двенадцать часов. А он уже чувствовал одиночество, щемящее, колющее, заставляющее расплакаться. А что будет дальше? Он ругал себя за фразу, которая постоянно, неотступно крутилась в голове. Я тебя не прощу никогда.

«Так нельзя, надо простить, обязательно простить, но как? Как я могу простить ее? Столько волнений! И я думал, я вправду думал, что все будет по-настоящему, а она, она…».

По щекам покатились слезы. Пельмени сразу стали какими-то слишком солеными. Артём быстро доел оставшиеся и вдохнул поглубже воздух с улицы, высунувшись в окно. Впереди снова была смена, шум цеха, коробки, сквозняк, погрузки и разгрузки – все, на что Артём решился исключительно ради Алины. Он не уехал домой, не подыскал себе какое-нибудь более спокойное местечко. Он просто взял и направился туда, где предлагали большие деньги, не озадачивая себя размышлениями о том, что нужно будет делать для того, чтобы их заработать. Именно заработать, а не получить.

Артём вспомнил про телефон. Никто не звонил и не писал. Эта ситуация его совсем не удивляла. Напротив, он пожал плечами и немного порадовался тому, что хоть в чем-то у него наблюдается стабильность: он никому, абсолютно никому не нужен. Ну, может быть, родители звонили раз в неделю – и все, больше никому. Когда с ним была Алина, он забыл о тех, с кем дружил и общался – и эти люди пропали, растворились в толпе. Для них Артём просто перестал существовать. Как вернуть все обратно?

Никак. Просто потому, что это никому не нужно. Совсем никому.

Дорога на работу Артёма не вдохновляла так, как это было накануне. Он старался подумать о чем-нибудь хорошем, приятном, но кроме Алины и воспоминаниях о ней сосредоточиться не мог больше ни на чем. Корпус цеха показался Артёму ужасно страшным, закат блеклым и невнятным. Хотелось закрыть глаза и не видеть того, что происходит вокруг.

Из-за приоткрытой двери цеха слышалось поскрипывание конвейера, лязганье металла об металл, шорох фольги, стук упаковочного автомата – линия работала так, словно никаких происшествий предыдущей ночью не было и в помине.

– Ну, здравствуй! – Василии крикнул вслед Артёму, поднимающемуся по лестнице на верхний ярус, в раздевалку. – Сегодня все как обычно, до перерыва мотаешься с коробками, потом идешь загружать машину вместе с Макаром.

– Хорошо – машинально ответил Артём.

– Что? – переспросил Василии.

От постоянного шума у всех работавших в цеху немного притуплялся слух; приходилось кричать очень громко, одновременно удивляясь, как это голосовые связки могут все это выдержать.

– Говорю, что понял все! – выпалил Артём.

– Выглядишь не очень, – Василии рассматривал его издалека, но у Артёма было ощущение, что его как подопытную инфузорию-туфельку посадили под микроскоп. – Ты хотя бы спал?

– Мое дело – спокойно ответил Артём и добавил. – Конечно, спал, куда я денусь?

То, что сказал Василии, Артём не расслышал. Он просто развернулся и стал подниматься по лестнице. В конце концов, нужно было переодеваться и идти на линию. Там работа уже кипела – однообразная, скучная, тяжелая, выматывающая. Аня не подавала виду, что рада его видеть. Впрочем, возможно, она просто не хотела смущать Артёма своим вниманием. Заметив, что он на нее поглядывает исподлобья, Аня подмигнула и демонстративно отвернулась, словно этого небольшого знака внимания, неосторожно брошенного взгляда ей совершенно предостаточно.

Время для Артёма больше не бежало, оно мучительно тянулось. Если раньше он был воодушевлен тем, что, отработав смену, вернется в общежитие и прочтет сообщение от Алины, что-то теплое и нежное, то теперь ждать было нечего. Устав от шума оборудования, Артём порылся в кармане и достал плеер.

Песни по радио передавали совершенно разные – веселые и грустные, ритмичные и спокойные, медленные и очень быстрые, старые и поновее.

Их пели сильными и слабыми, мужскими и женскими голосами. Пели и на русском, и на английском, и на французском, и еще на каких-то языках, о происхождении которых Артёму задумываться не хотелось. Но во всех песнях в самых неожиданных местах ему слышалась одна и та же фраза.

Фраза-копье, фраза-огонь, фраза-молния, не оставляющая после себя ничего живого. «Я тебя не прощу никогда».

Жанна, вечно подкалывавшая Артёма и не способная обходиться без колкостей, пошлостей и мата, была на редкость невозмутима. Иногда она снимала свою детскую панаму, чтобы пальцами с изгрызенными ногтями осторожно почесать стриженную ежиком голову.