Сплетение судеб

Барков безмолвствовал. Его охватило беспокойство, грудь высоко вздымалась, капитан недовольно посматривал на коменданта, словно утратил к нему доверие. Наконец, подняв голову, он отчётливо произнёс:

– Мне необходимо найти дочь графа Артемьева, господин комендант. Для того я и здесь.

Симонов вскочил и молча уставился на своего разоблачённого собеседника.

– Но это невозможно! – сказал он. – Если девочку привезли в Яицк, то её прячут. Не могу же я ходить по избам с обыском?! Настрой казаков вам известен. И если перегнуть сейчас палку, вы представляете, во что это выльется? Тогда самозванцу не надо будет обрастать людьми. Весь Яицк перейдёт на его сторону!

– Тогда надо придумать что-то эдакое, чтобы не злить казаков, – настаивал Барков.

– Но что? Что в данном положении можно придумать?

– Есть у меня мыслишка шальная на сей счёт, – ответил Барков с каким-то скрытым намёком. – Но она осуществима опять же только при вашей посильной помощи!

– Будь по-вашему, я помогу чем смогу, – сдался комендант. – Выкладывайте, что задумали, Александр Васильевич…

* * *

Барков не помнил, как выбрался из реки. Он также не помнил, как брёл по степи, пока не набрёл на казачью заимку одинокого старика. Ненастная погода не выпускала хозяина из избы. Он молча сидел на завалинке, прислушиваясь к завыванию ветра и покачивая головой, и беспрестанно посматривал на реку, словно ожидая, что она вот-вот успокоится и позволит ему воспользоваться ветхой, как и он сам, лодкой.

Удары вёслами по голове, которыми его щедро «наградили» казаки, пытаясь утопить в реке, не прошли бесследно для здоровья капитана Баркова. Он превратился в злого, холодного, строгого и даже чересчур строгого и требовательного человека. И в то же время он проявлял большую осторожность, только изредка покидая стены лачуги рыбака.

Старик замечал, что его постоялец, оставаясь наедине, подолгу расхаживает по избе и о чём-то угрюмо размышляет. Не раз украдкой наблюдая за ним, рыбак видел, как Барков вдруг хватался за край стола и, придя через минуту в себя, громкими выкриками проклинал головокружение. Постоялец иногда жаловался на боль в висках и на то, что часто яркая радуга заволакивает всё перед глазами. А ночью он мог внезапно проснуться от того, что в глазах у него мелькали яркие молнии.

Жаловался Барков изредка, мельком, сердито, скрывая при этом, что по ночам его часто мучают кошмары. А рыбак умалчивал о том, что каждую ночь слышит, как стонет и кричит во сне его постоялец.

За день до своего ухода от гостеприимного старика Барков проснулся от сильной головной боли. Встревоженный рыбак стоял рядом с лучиной в дрожащей руке. Смахнув пот с лица, Александр Васильевич поморщился:

– Как долго я у тебя проживаю, старик?

– Почитай ужо три недельки, сынок.

– А до Оренбурга от тебя далеко?

– Не близко. А вот до Яицка-городка рукой подать!

Барков вздрогнул и тут же спросил:

– А если быть точнее? За день дошагать можно?

– Да нету нужды ноги стаптывать, сынок. Я тебя и на лодке довезу, ежели пожалаешь.

– Это хорошая мысль. С утра и отплываем!

– Да рановато тебе, сынок, – сказал старик испуганно. – Слаб ты ещё.

Но Барков настоял на своём, и рано утром они отплыли на лодке в Яицк.

– На-ка вот, возьми за беспокойство, – капитан вложил в руку рыбака десять серебряных монет и сошёл на берег.

– Ежели прибиться некуды, к сродственнице моей ступай, – обрадованно выкрикнул старик, заворачивая монеты в платочек. – Нюркой её кличут. Нюркой Рукавишниковой!

– Спасибо, – буркнул на прощание Барков. – А тебя-то как зовут, раб Божий?

– Меня Семёном кличут. Тожа Рукавишников я! – отозвался старик, оттолкнувшись веслом от берега. – Ежели что, дык наведывайся зараз. Дорогу поди не запамятуешь!

Барков воспользовался советом рыбака и встал на постой к его сестре, милой пожилой женщине, которая в прошлом году схоронила мужа. Нюра жила одна, если не брать в расчёт внуков, навещавших свою бабушку чуть ли не ежедневно. Но капитана дети не касались. Они побаивались чужака, суровое лицо которого из-за постоянных головных болей выглядело мрачнее тучи.

Болезненные приступы никогда не продолжались у Баркова долго. Но в последнее время они повторялись всё чаще и чаще. И тогда капитан становился более угрюмым, раздражительным и молчаливым. Тщетно Нюра уговаривала его обратиться к местному лекарю.

– Проживу, сколько наверху, в небесах отпущено, – мрачно отговаривался Барков.

– Почто эдак к себе относишься? – удивлялась женщина.

– Да так я. Сразу не помер, знать, ещё долго жить буду, – уходил от ответа Александр Васильевич.

Вдруг он неожиданно рассмеялся. Но от его смеха хозяйку дома бросило в дрожь.

Хотя капитан и отказывался от посещения лекаря, участившиеся боли и необходимость лечения заставили его обратиться за помощью к знающему толк в лечении болезней человеку уже на следующее утро. Всю ночь Барков стонал и метался по постели. Дикая боль сжигала голову. Он страдал и мучился, мучился и страдал. У него было такое ощущение, как будто мозг превратился в раскалённый свинец и перетекал внутри головы, словно ища выход наружу.