Сплошная скука. Реквием по шалаве

— С чего начинать? — произносит наконец мой гость.

— С вербовки.

— Только вы не думайте, что они купили меня просто так, за пачку банкнотов.

Я не вижу надобности отвечать на это.

— Они меня обманули, и вот я влип нежданно-негаданно — будто в капкан угодил.

Он охватывает лицо своими крупными ладонями и машинально трет пальцами виски. Потом, вскинув голову, продолжает:

— Лет пять назад моя жена заболела лейкемией. Врачи говорили — долго она не протянет, ну, может, несколько месяцев. Что делать — ума не приложу. Не собираюсь тут распространяться о чувствах, но для меня она и дети — все...

Проводник замолкает, охваченный, вероятно, этим противным чувством жалости к самому себе, и в купе какое-то время снова слышится лишь стук колес да перезвон стаканов.

— Как-то раз Бертен, иностранец, работавший в ту пору в агентстве, говорит мне, будто на Западе уже нашли какое-то средство от лейкемии, правда, стоит оно недешево. Я обратился за содействием в Здравотдел, но мне ответили, что это средство не дает якобы никакого эффекта, что это рекламная шумиха, ничего больше.

«Другого ты от них и не услышишь, потому что им неохота тратить валюту, — сказал Бертен. — Ради таких, как ты, валюту расходовать не станут». — «Тогда окажите мне услугу, — прошу я. — В течение года-двух я с вами расплачусь»,— «Фирма не может брать на себя такие расходы, — отвечает Бертен. — Но, поскольку дело касается человеческой жизни, я лично попробую тебе помочь. Дам тебе записку к одному знакомому в Стамбуле, может, он раздобудет для тебя это лекарство». Так оно и вышло.

Проводник замолкает и многозначительно посматривает на сигареты, брошенные на постель. Я подаю ему пачку, и он закуривает.

— Как это ни странно, доза помогла, — произносит он, выпуская струю дыма. — Не знаю, то ли это средство подействовало, то ли всякие там лечебные процедуры, но жене стало лучше. Приняла она одну дозу, а нужно было еще и еще. И Бертен продолжал посылать меня к своему знакомому. Сперва передавал ему открытые записки, потом — маленькие, основательно запечатанные конвертики. «Возьми это, — говорит, — и сунь куда-нибудь в подкладку». — «А какая необходимость это прятать? — спрашиваю. — Что тут секретного?» «Ничего секретного, — говорит. — Я пишу о своих личных делах, но таможенникам об этом знать ни к чему». И я прятал его маленькие письма и относил их все тому же его знакомому. Если у меня и закрадывались кое-какие сомнения, то не хватило духу сказать об этом, ведь Бертен так много для меня делал, а жена все еще нуждалась в лекарстве. И только после того, как здоровье ее отчасти восстановилось и врач прекратил инъекции, все вдруг всплыло на поверхность.

Он замолкает на время как бы для того, чтобы восстановить в памяти все подробности случившегося, и молча курит, уставившись глазами в одну точку.

— В лекарстве отпала надобность, но Бертен опять приносит мне маленький конвертик. «Я перед вами в большом долгу, — говорю я ему. — Но больше не могу быть вашим курьером. Это дело противозаконное, вы же знаете...» — «Скажи пожалуйста! — говорит он. — С каких это пор оно стало противозаконным? Не с того ли момента, когда ты получил, что требовалось, а?» Он, конечно, был прав по-своему, но я тоже был по-своему прав и еще раз заявил, что не могу больше служить ему курьером. «Ты что, боишься?» — спрашивает Бертен. «Боюсь, конечно, как не бояться», — говорю. «И ты вообразил, что, отказавшись делать мне услуги, обезопасил себя на всю жизнь?» — не отстает он от меня. «Ни к чему мне соваться в такие дела», — ответил я. «Да ты, — говорит, — уже погряз в этих делах по самые уши, тебе вовек не выкарабкаться». Тут он отпирает стол, вытаскивает какую-то плоскую коробку и подает ее мне. «Вот, полюбуйся, — говорит, — это записи разговоров, которые мы вели, когда я вручал тебе письма. А на снимках запечатлены моменты, когда ты вручал эти письма в Стамбуле. И можешь не сомневаться, человек, которому ты их вручал, вашим хорошо известен. Можешь не сомневаться: коробка, которую ты сейчас видишь, через четверть часа может оказаться в руках милиции». — «Вы этого не сделаете, — говорю я. — Вам это ни к чему». — «Верно, — отвечает. — Но только до тех пор, пока мы можем на тебя рассчитывать. А как только ты окажешься лишним, нам ничего не стоит пустить тебя в расход. Я — иностранец. Уехал, и дело с концом. А на следующий день ты тоже уедешь — в тюрьму».

Он нервно гасит сигарету в пепельнице и продолжает: