Спокойный хаос

— Да брось ты, — возразил я. — Не будь параноиком. Только так ты смог бы поиметь Штайнера: на кой черт ему подсказывать тебе что-нибудь во вред себе?

— Я смогу его обставить, только в том случае, если Святой Дух будет на моей стороне. Если он останется с ним, то тогда уж это он меня подсидит.

— Нет, объясни мне: ты делаешь из простого смертного что-то вроде божества, и после думаешь, что он будет искать союз с твоим врагом?

— Это зависит от его нутра…

Он нарушил свою неподвижность: он медленно-медленно обходит меня, пристально смотрит на меня, не улыбаясь.

— Я могу тебе доверять? Я могу тебе доверять? Я могу тебе доверять?

Он трижды по слогам задает этот вопрос и останавливается, по-прежнему сверля меня своим обезумевшим взглядом.

Долго выдерживает паузу.

Однако потом расслабляется в своей обычной улыбке, и с нарочитой театральностью, снова приобретает апломб, что должно означать, что эта сцена была лишь игра на публику: а мне кажется, что играет он именно сейчас и что все это время он играл, а самим собой был только мгновение назад. Это я, кстати, о настоящем нутре.

— Ты помнишь, кто это говорит? — спрашивает он.

Скорее всего это из Библии: святость тройки, и петух трижды кричит…

— Иисус?

Он качает головой и посмеивается.

— Роберт Де Ниро в фильме «Казино». Этот вопрос он задает своей жене, Шэрон Стоун. Он подобрал ее на тротуаре и сделал из нее королеву, это сцена между ними происходит в тот момент, когда она у него просит двадцать пять тысяч долларов, но не хочет сказать, зачем ей нужна такая сумма. Ты смотрел «Казино»? Помнишь эту сцену?

Он продолжает довольно посмеиваться. Даже не заметил, что оскорбил меня.

— Этот фильм я смотрел, но такой сцены в нем я что-то не припомню.

— Это самая главная сцена. Он задает ей этот вопрос; это всем вопросам вопрос, от него зависит вся его жизнь, вот почему он задает его трижды.

— И что она ему отвечает?

— Она ему отвечает: «Да».

— Он ей верит?

— Он ей говорит: «Скажи мне, зачем тебе нужны 25.000 долларов?»

— И она ему это говорит?

У него снова меняется выражение лица: сейчас оно становится мечтательным, задумчивым. Теперь уже он полностью потерял самоконтроль.

— Странно, — бормочет он, — но я не помню. Все, что случилось потом, было настолько трагичным, что оно, должно быть, вытеснило из моего сознания эту деталь.

— А что, трагедия произошла из-за того, что она ему ответила?

Туши. Между тем и я вспомнил содержание этого фильма; это фильм как раз о паранойе: что бы ни говорил кто-либо кому-либо, в любом случае, это трагедия. Это фильм был задуманв трагическом жанре.

— Скажи мне, о чем с тобой разговаривал Штайнер, — приказывает он.

Ну да: направо, марш! Да пошел ты… Слишком поздно сейчас отдавать мне приказания. Ты лучше бы свою жену сравнил со шлюхой, подобранной с тротуара.

— Не скажу.

Боэссон презрительно нахмурился. В нем нет больше ни скромности, ни миролюбия, больше он мне не ровня. Это параноик с манией величия, как говорит Жан-Клод. Это грязная совесть всех нас вместе взятых. Именно этот человек и погубит все.

— Что ж, Пьетро, жаль, — он качает головой, и улыбается, и кривляется как Де-Ниро. — Очень жаль. Ты сказал мне гениальную вещь, и я бы с удовольствием взял тебя с собой, но если ты себя так ведешь…