Спокойных не будет

— Хватит ему вина! — Анка отставила от него рюмку.

— Не наказывайте меня так строго, братцы! — взмолился. Трифон.— Я буду вести себя тихо-тихо. Как мышка.— И сам засмеялся от такого нелепого сравнения.

Ручьев пристально оглядывал Трифона.

— Он замечательную формулу вывел, состоящую из одного слова: «надо». Вот за эту формулу мы и выпьем.

Катя Проталина подложила в его тарелку несколько кусочков шашлыка.

— Закусывайте, пожалуйста. Вы все выпиваете, Иван Васильевич, а ничего не едите. Лосятины еще много. Хотите, мы подогреем?

— Спасибо, Проталинка.— Ручьев пододвинул к себе тарелку, но есть не стал: разговор с Трифоном, видимо, воодушевил его.— Петр, сядь сюда. Вот что, ребята: еще одно, очень важное «надо» скоро станет перед нами. Трасса еще только ведется по тайге, она будет готова через год, а может быть, через два, а то и больше. Пока пробираемся кое-как по зимнику. Медленно, с грехом пополам, но ходим до Браславска, где наши базы. Придет весна — все остановится. Не только машины — тракторы со всеми своими гусеницами завязнут. А стройке нужны будут и техника, и оборудование, и продовольствие. На самолеты надежда плохая: маленькие, погода не всегда летная. Как быть?

— А река? — спросил Петр — По ней можно полмира сплавить!

— Вот именно, река! — Ручьев, откинувшись к окошку, оперся локтями на подоконник.— В ней-то и заключается формула «надо». Ангара — дьявольски коварная река, как жена со вздорным характером. У нее за каждым поворотом неожиданное. Особый климат. Дно усеяно валунами, рифами. Острова, пороги. Пороги не дают хода судам, баржам. Острые камни распарывают днища, как ножами. Особенно один порог доставляет нам много хлопот... Надо с ним решать. Мы потом уточним, как это лучше сделать. Я хочу, чтобы за эту работу взялся ты, Петр, со своими ребятами. У вас получится.

— Конечно, получится,— сказал Петр.— До весны еще не близко. У нас есть время подумать, посоветоваться.

— Проталинка, положи мне лосятины погорячее,— попросил Ручьев.

— Одну минуту.— Катя нырнула за цветистую занавеску, к плите, где у нее подогревался шашлык.

В это время лампочка, робко помигав, покраснела, потускнела и погасла совсем: выключили движок. Тьма, ворвавшись в избушку, тесно сдавила всех, стало как будто тяжелее дышать; мы сидели молча, не шевелясь.

Елена сказала спокойно:

— Сейчас зажгу свечу.

Трифон громко, точно леший, засмеялся; смех прозвучал в темноте подобно взрыву,

— Прошу познакомиться — романтика!

Слабый язычок пламени рассеял по столу розоватую пыльцу света, изменил лица людей, отбросил на стены громоздкие черные тени. Ручьев поднялся.

— Это для нас, товарищи, сигнал: пора по домам.

Елена, как гостеприимная хозяйка, попыталась удержать нас:

— Время еще не позднее, посидите...

— Спасибо. Оставим ваше приглашение про запас.— Ручьев оделся.— Проталинка, разве ты не идешь с нами?

— Нет,— ответила Катя.— Я здесь заночую.— Она тронула меня за локоть и сказала вполголоса: — Алеша, я на тебя не сержусь. Ты поступил правильно, я тебе все простила.

Мы вышли на улицу. Мир стыл в темноте, в тишине, объятый стужей. Звезды закутались в сизые пуховые платки тумана, робея выглянуть, загореться. Деревья как бы сомкнулись для теплоты.

В палатке все уже спали, закрывшись одеялами с головой. Дрова в печке догорали, и я подбросил в нее поленьев. На столе едва теплилась коптилка. Леня Аксенов, положив руки на стол, уткнулся в них лбом и спал. Возле него лежали учебники, тетради, листки бумаги.

Ручьев шепнул мне:

— Не буди, пускай поспит...— Он стащил с ног унты, разделся и лег, накрыв себя меховой курткой, а поверх нее одеялом. Я пододвинулся к столу. Взгляд мой упал на листок, лежавший рядом с коптилкой. Это было письмо, и глаза мои невольно пробежали по строчкам, ровным, буковка к буковке: