Спокойных не будет

ЖЕНЯ. Вот мы и достигли того барьера, что так страшил нас: преодолеем ли мы его или разорвем объятия — и в разные стороны, навсегда, навеки!.. Слово-то какое холодное, черное и бездонное, как могила! Оно поглотит наши чувства, наши порывы, нашу зарю. Останется в душе пустыня, обломки, поваленные деревья без листвы, как после стихийного бедствия... Ничего, за свою любовь я еще постою. Пускай он не думает, что я сдамся. Главное — быть решительной и твердой до конца. Первой заговорила я:

— Алеша, признайся наконец, что ты не прав, несправедлив... Сейчас и вообще. По крайней мере, по отношению ко мне. Упрямство никогда не являлось признаком силы и убежденности.

Алеша ответил кратко и холодно:

— Но убежденность — это не упрямство.

— Но убеждения бывают разные.

— Согласен. Нам надо выяснить, верные ли у нас убеждения, на которых мы стоим. И кстати, убеждения не перчатки: одни сбросил, другие надел. Убеждения, принципы, вера кристаллизуются в человеке годами, всей жизнью, если хочешь. За них шли на костер...

Я поняла, что мне трудно будет говорить с ним, он закусил удила и теперь помчится прямиком, не разбирая дороги, слова будут отлетать от него, как вот от этого камня, возле которого мы остановились, большого валуна, обточенного и отполированного дождем и ветром; где-то глубоко-глубоко в душе я была согласна с Алешей, это отвечало моим взглядам на человеческую личность, но желание увезти его отсюда, быть вместе с ним всегда заглушало все это. Я чувствовала, как что-то неподвластное мне самой подступало к горлу, к голове, захлестывало рассудок.

— Вот этот камень тоже, наверно, считает, что он убежден.— Я с заметным раздражением похлопала по округлому и гладкому боку валуна.— Убежден, что стоит именно там, где ему следует стоять!

Алеша подобрался весь, напрягаясь, подбородок чуть-чуть вскинулся.

— Возможно, что и так,— сказал он глухо.— Я не спрашивал, да он и не ответил бы, он мертв, мертвая материя. Хотя он стоит тут, быть может, тысячи лет, поражая взгляд дикой красотой и еще простотой до поры до времени.

— Вот именно: до поры до времени; придет подрывник, заложит взрывчатку — и нет его, останется груда осколков...— Мне вдруг стало стыдно за свою бестактность, за нелепое это сравнение, краска плеснулась к лицу, но темнота скрыла ее. Я попыталась загладить свою резкость.

— Алеша, ты помнишь, как мы мечтали: по всем дорогам, ровным ли, крутым ли,— вместе, рука об руку, горе и радости — поровну. Ведь это все нас и соединило.— Я придвинулась к нему, погладила его щеку, она была прохладной и жесткой.— Что же случилось Алеша?

— Ты знаешь, что случилось.

— Да, знаю... Я, может быть, виновата перед тобой. Мне не надо было оставлять тебя одного тогда...

— Ни тогда, ни потом,— сказал он сухо.— Никогда не надо оставлять человека, которого любишь... если любишь, конечно...

— Я не предполагала тогда, что так все обернется,— торопливо заговорила я.— Я рассчитывала на иное... Я надеялась...

Алеша резко перебил меня:

— На что надеялась? Испугаюсь одиночества и помчусь следом за тобой, к тебе?

— Да,— прошептала я.— Ну что ты сердишься?

— Я не сержусь. Просто неприятно, что у тебя сложилось обо мне такое впечатление... Будто я способен бегать за каждой взбалмошной девчонкой. Побежал, да в другую сторону.

— Нахал! — крикнула я.— Я тебе жена, а не девчонка, да еще взбалмошная! Выбирай выражения... Что ты нашел в другой стороне? Стужа, комары, грязища, теснота, работа от зари до зари, бездомность — вот оно, твое счастье, твоя поэзия, твой покой! Куда как возвышенно!

— Я не ищу покоя в жизни, не вижу в нем счастья. Я его, если хочешь, презираю.

В другой раз слова его вызвали бы во мне, быть может, восхищение. Теперь же самоуверенность его возмутила меня.

— Подумаешь, герой! Большинство людей мечтает о спокойной жизни, а он ее презирает!..

— Я не отношусь к этому большинству.

— Ты же учиться стремился. Как же ты будешь учиться в таких диких условиях?

— Условия для учения — еще не главное,— сказал он.— Главное — желание, жажда знаний.

— В таких условиях любые желания угаснут.

— У кого как...

Мы замолчали. Тяжелое это было молчание. Далеко за Ангарой во тьме ночи и неба поднялось и закачалось зарево: начался лесной пожар! Отблеск его задрожал на вершинах деревьев, медленно стекая в реку. Я смотрела на зарево до ломоты в глазах. И когда повернула голову, то возле меня было темно и пусто.

— Алеша! — вскрикнула я, охваченная жутью одиночества, и кинулась к тому месту, за камень, где он стоял. Наткнулась на него. Он спросил спокойно:

— Что с тобой?

— Ты здесь? Мне показалось, что тебя нет...— Я обхватила его шею руками, неистово, судорожно.— Алеша, мой дорогой, мой хороший!.. Послушай, что я скажу. Ты уже доказал всем, понимаешь?.. Ты не трус, не слабовольный, от трудностей не бежал и не сбежишь, они тебе не страшны... Я знаю, и все это знают. И если ты уедешь отсюда, никто не воспримет это как бегство, никто не осудит...

— Я сам,— сказал Алеша.

— О боже мой! Как мне достучаться до твоего сердца! Ты словно в броне весь!

— Не с той стороны стучишь.