Спокойствие

— Еще, — стонала она.

— Никогда, ты сука!

— Порви! Порви же меня! — кричала она, потом она как-то вырвалась из-под меня. Ее ногти вонзились в мои бедра, разорвали молнию и вцепились в яйца, наполненные ненавистью.

— Никогда больше, сука! — засопел я. Как рушат каменную стену, так я терзал ее воспаленную жопу, пока она только способна была визжать, затем она зажала ковер между ног, а я достал из коробки сигарету и захлопнул за собой дверь.

Мама чистила на кухне яблоко, разматывая красную яблочную кожуру, словно ленточного червя.

— Кто такая Эва Иордан? — спросил я.

Нож застыл у нее в руке. Она уставилась на мою разорванную рубашку и разодранные брюки, и я уже подумал, что она не ответит.

— Ублюдок! Марш в свою комнату, животное! — заорала она, и наполовину очищенное яблоко разлетелось об дверной косяк, словно граната.

— Хорошо, — сказал я и пошел в комнату.

Когда я проснулся, вокруг было темно, как в аду. Я нащупал выключатель от лампы и посмотрел на часы, поскольку вспомнил, что в шесть Эстер ждет перед библиотекой. Скажу ей, что у меня поднялась температура, подумал я и стал нервно рыться в одном из ящиков. В итоге я нашел старый мелок, но съесть смог только половину. Затем я наткнулся на коробку старых патронов с кровью, и тогда мне пришло в голову, что кровотечение лучше. Да, меня обозвали евреем и побили — и я разорвал все капсюли, намазал краской около рта, но до меня дошло, что в этом нет никакого смысла. Если она ждала в шесть, а сейчас десять, и сейчас меня побили, тогда где я был в шесть, и я доел остатки мелка из бумажки, но меня уже начало рвать красным месивом, и изо рта полилась вода.