Спокойствие не восстановлено

– Пытошный застенок… – Гошку осенила страшная догадка: – Глядите – дыба! – Он указал на блок с веревкой. – Здесь людей мучили!

Мартын первым скинул шапку и перекрестился. За ним другие.

– Угадал, парень, – сказал Мартын. – Барский пытошный застенок. Сколько тут человеческого мяса истерзано, пролито крови, сколько смертельных принято мук, одни каменные стены знают. А их не спросишь. Да и спросишь – не ответят. И они… – Мартын снял со стены большие железные щипцы, – тоже могли бы порассказать, как рвали тело: мужское и женское – равно. Или эти…

В гробовом молчании слушали мужики Мартына, который рассказывал о назначении каждого предмета.

– Так, православные, – закончил Мартын, – принимали здесь муки и смерть наши деды и прадеды от… – Мартын кивнул на Стабарина, – ихних дедов и прадедов…

Все повернулись, словно по команде, к Александру Львовичу Триворову.

– При мне ничего подобного… Это далекая старина… – ворочался тот затравленно на каменном полу.

– Ну, что же… – каким-то слишком уж спокойным и равнодушным голосом отозвался Мартын. – Старина – так старина, тебе ж легше будет… Айдате-ка туда, мужики… – указал на темный проем и взял одну из свечей.

И снова кричал осипшим голосом и бился в руках своих крепостных Александр Львович Триворов. А перед дверью в новое помещение вцепился в сапоги Мартына и принялся их целовать. С омерзением глядели мужики и Гошка на чудовищное унижение, которому подвергал себя Стабарин. Начинали догадываться, хотя и с трудом тому верили, в чем причина его страха.

Отомкнув замок, Мартын остановился на пороге. Выставил вперед руку со свечой, Гошка сунулся было в каменную камору и отпрянул назад. Два полуистлевших человеческих тела лежали на полу.

– Вот они – Харя Живодер и Нюрка, которой он полюбился наперекор бариновой воле. Ее замучил, а Харю, похоже, из того самого револьвера, что в меня палил, прикончил. А сказал, сбегли…

Выл, кричал, сыпал проклятьями и сулил все земные блага Стабарин, когда Мартын захлопнул дверь каменной каморы, колотил кулаками о гулкое железо. Однако по мере того, как удалялись от Стабариновой двери, все глуше становились стук и крики. Вышли на поверхность – ни звука из-под земли. Как ни прислушивался Гошка, не мог ничего расслышать.

– Так и с нашим братом было… – хмуро заметил Мартын. – Ровно заживо в могилу.

Велик был у мужиков соблазн оставить Стабарина на веки вечные в подземелье. Отсоветовал Мартын:

– Из-за старого козла на каторгу, а то и в петлю – жирно будет. Достанет с него нынешнего.

Порешили: барина утром выпустить, Мартыну с тремя мужиками, более других замешанными в деле, из Никольского скрыться. Остальным на него, Мартына, валить всю вину – по принуждению, мол, действовали. И не одни. На что Упыри верные псы, а кнуту покорились.

– Тебя куда? – оборотился Мартын к Гошке. – Может, со мной – бар кистенем крестить?

Гошка заколебался. Понимал, и ему надо уходить. И все-таки чувствовал: разные у них с Мартыном дороги.

– Не, я сам.

– Ну, гляди. А за конюшню, похоже, сочлись.

Простились коротко. И – каждый своим путем. Гошка – в Никольское. Там родители, дед Семен, Прохор. Прямой дорогой идти побоялся. Сделал крюк. И правильно. Увидел, как в сторону Каменки прокатил становой, а за ним, верхами, двое полицейских. «Уже донесли», – понял. Пробравшись на зады Никольского парка, решил дождаться темноты и под ее покровом красться в столярку.

На глухой тропинке послышались голоса. Сразу узнал: студент и Аннушка.

– Надо решать, Анна Александровна… – с мягкой настойчивостью убеждал студент. – Вы же сами справедливо говорили: сколько можно терпеть, ждать, мучиться?

Под Гошкой хрустнула ветка.

– Кто там?! – резко спросил студент.

– Я! – Гошка выскочил из своего укрытия.

– Что ты тут делаешь? – И в сторону Аннушки: – Не бойтесь, Анна Александровна, тут свои.

Должно быть, словечко «свои», сказанное студентом, внезапно все и решило. Гошка разом, как на духу, выложил про события в Каменке.

Выслушав внимательно, студент присвистнул:

– Однако! Кашу заварил твой Мартын добрую. И куда ты теперь?

– К вам! – выпалил Гошка.

Брови студента изумленно взвились:

– Ко мне?!

– Ну да. Сперва хотел к деду и Прохору. А теперь к вам.

Студент задумался:

– Адрес ты выбрал, пожалуй, верный. Но задачку задаешь из трудных. Видите, Анна Александровна, события торопят…

Той же ночью из старого Никольского парка выскользнули две тени. А наутро по дороге, ведущей к Москве, шагали среди прочего люда две богомолки. Как водится, во всем темном. С платками, надвинутыми на самые глаза. С холщовыми мешочками за спиной, наполненными провизией, что давало возможность богомолкам избегать постоялые дворы. Один бродяга – забубенная голова – изловчился; выследил их ночлег под ракитовым кустом. Однако корысти от встречи не имел. Только было за мешок той, что помоложе, а она из-за пазухи блестящий господский револьвер:

– Иди с богом, сердешный…

Тем временем другая каменным кулаком в спину. Детинушка охнул, рванулся в кусты.

И до конца дней своих рассказывал изумленным слушателям, какие нынче дюжие да сноровистые богомолки пошли.