Спокойствие не восстановлено

Гошка до смерти не любил пьяных: ни буйных, ни тихих. По опыту знал, что действия даже самых кротких людей в подпитии неожиданны и непредсказуемы. Только лез обниматься, глядь – сотоварищу по зубам. За что? Про что? Спроси-ка – сам не знает. А на утро хватается за голову: «Батюшки, чего натворил!»

На Стабаринову бутылку Гошка глядел со страхом и отвращением. Сколько ходило жутких историй о барских изуверствах, совершаемых над крепостными. В иные поверить было трудно. И ведь не сказки рассказывали, а чистую правду, быль. Стабарин между тем наполнил третий стакан вина. Осушил его медленно, понюхал кусок хлеба, густо посыпанный солью. Что была у него за привычка! И откуда! Верно, от пращуров, которые хитростью, изворотливостью и жестокостью прокладывали себе путь, чтобы получить дворянство и сочинить умопомрачительную, от Рюриковичей, родословную. Так или иначе, всяк из триворовских крепостных с трепетом наблюдал необычную трапезу.

После третьего стакана Стабарин отяжелел. Взгляд замутился. Глаза налились кровью.

– Бунтовать? – негромко выговорил поначалу. Но гнев прорвался наружу. – Бунтовать, мерзавцы?! Бить всех кнутом без пощады!

Упыри, плечо к плечу, глядеть страшно, вытолкнули из толпы – кто бы мог подумать? – шумного, но безобидного огородника Федула, который и на барщину-то вышел, и вернулся домой, только глядя на других. Должно быть, рассчитали Упыри, сломивши слабого, устрашить других и склонить их к раскаянию и повиновению. Растерянно озирался Федул, потом, сообразивши, что именно ему грозит, оборотился со смиренной укоризной к Стабарину:

– Грех берешь, батюшка, на душу…

Стабарин с ненавистью уставился на хлипкого старичка:

– Приступай, Мартышка!

Ждала свою первую жертву отполированная животами тяжелая скамья. Стоял в красной рубахе кат, с засученными рукавами и палаческим кнутом в правой руке. Упыри схватили и положили на скамью Федула. А Мартын, все так же широко расставив ноги в щегольских сапогах – роскоши, почти неслыханной для крепостного в триворовском имении, – не двигался с места. Голова опущена, словно бы задумался или замечтался.

– Что медлишь? Приступай! – гневно крикнул Стабарин.

И тут произошло такое, отчего все: мужики с бабами и девками, и Упыри, и их помощники, и сам Стабарин – раскрыли рты.

Мартын потянулся, зевнул – похоже, нарочно – и переложил кнут из правой руки в левую.

– А знаешь, Александр Львович, неохота мне нонче твоих холопов бить. Душе противно…

Кровь схлынула с лица Триворова. Он медленно поднялся с кресла и так же медленно достал из кармана револьвер. «Бульдог», – мелькнуло в Гошкиной голове. Щелкнул взводимый курок.

– Застрелю, как собаку…

Мартын тоже побледнел:

– А что, стреляй! Мужики спасибо скажут.

Гошка – он стоял сбоку и чуть-чуть позади Стабарина – прыгнул на помещика.

Грохнул выстрел. Пуля, предназначенная Мартыну, подняла пыль под его ногами.

– Та-ак! – протянул Мартын. – Стало быть, за службу. Премного тебе, Александр Львович, благодарен.

– Приказчики, вязать! – заорал Стабарин. – Чего стоите!

– Верно… – все тем же тихим голосом произнес Мартын. – Вязать его… – и кнутом указал Упырям на помещика.

Толпа ахнула. Стабарин оцепенел.

– Ну! – Мартынов кнут опоясал разом обоих Упырей. – Кому велено!

Упыри коротко между собой переглянулись. Кабы один Мартын. Полсотни мужиков с ним. Сила! Нерешительно двинулись к помещику.

– Назад! – закричал тот истошно. – Запорю насмерть! В Сибири сгною!

– Ну! – повторил Мартын, и кнут вторично, с еще большей силой прошелся по Упырям. – Веселее, родненькие! Так ли, мужички?

– Так! – в один голос откликнулась толпа. – Так, Мартынушка!

И когда Упыри было замешкались подле упиравшегося Стабарина, Мартынов кнут поднялся и со свистом опустился еще раз:

– Убью, псы!

Упыри, коим собственная шкура была куда дороже бариновой, заработали споро и сноровисто. И как ни визжал Стабарин, как ни отбивался, был он раздет до пояса, повален на скамью и повязан.

Первый удар лег на Стабаринову спину.

– А-а-а! – закричал дико Александр Львович Триворов, российский дворянин, впервые в жизни отведывая того, чем он бессчетно потчевал своих крестьян.

Красная полоса вздулась поперек дебелой спины.

И снова.

– А-а-а! – еще истошнее Стабаринов голос.

И так третий, четвертый раз. После пятого удара Стабарин взмолился:

– Хватит, Мартынушка! Будет!

– Ты не меня – мужиков проси. Перед ими более всех виноватый!

– Вели отвязать, Мартынушка.

Мартын распустил веревки.

Поспешно сполз Стабарин со скамейки, рухнул жирной тушей на колени:

– Отпустите душу на покаяние, православные… Век за вас буду бога молить…

И троекратно стукнулся лбом оземь. Отворачивались мужики и бабы, неловко было смотреть в выпученные глаза владельца и владыки, ныне поверженного в пыль.

– Ладно уж… – раздались голоса. – Будет!

– Только своих слов не забывай…

Двое мужиков из толпы оттащили Александра Львовича под черемуху.

– А не ему одному нынче праздник, мужички?

– Вестимо, Мартынушка! – зло и весело отозвались из толпы. – Мы тута кое-кого для тебя еще придержали…