Сполохи (Часть 2)

В стороне от дороги, за огородами, зачернела избами деревня. Над драночными крышами стлался белесый печной дым. Ветерок доносил запахи печеного да жареного. "Ну, видать, здесь хорошо живут", - подумал Бориска, услыхав к тому же обрывки песен и веселый гогот. Не успел помор пройти еще несколько шагов, как шум превратился в страшный грохот. Навстречу ему вывернулись из-за пригорка легкие повозки, в которых кривлялись и приплясывали, свистели и орали на разные голоса ряженые с вымазанными сажей лицами, в масках, в тряпичной пестрой одежде, с хвостами и гребнями. Для большего шуму били в сковородки, горшки, печные заслонки, листы железа, жаровни, казаны... Гром стоял - хоть уши затыкай. "Оженили кого-то, догадался Бориска, - гости на горячие едут". Он посторонился, пропуская повозки, но тут чьи-то длинные руки подхватили его, и не успел он глазом моргнуть, как очутился среди ряженых. Кто-то провел по его лицу перепачканной в саже ладонью, а в руки ему сунули палку, горшок.

- Давай, Бориска, бей, не жалей! - пробасил один верзила, черный, как арап. - Не узнаешь? - и он загоготал, показывая белые зубищи.

Бориска силился вспомнить, где слышал этот медвежий голос...

- Да я же Самко! Васильев я! - гаркнул "арап" и треснул ручищей, словно оглоблей, по Борискиному плечу.

- Самко! Тьфу ты леший!

Оба начали ударять друг друга по плечам, стучать кулаками в груди.

- Вот так-так! Кой шут занес тебя в нашу волость? - орал Самко.

- Да вот занес шут. - Рассказывать о своих злоключениях не хотелось, и Бориска поспешил сменить разговор. - Горячие у вас, что ли?

- Они, Бориска! Женили тут одного. Давай с нами. А не захочешь, все одно не отпущу.

Голод не тетка. Забыл Бориска, когда ел в последний раз, а тут угощенье подворачивается - дурак откажется.

- Я согласный.

С шумом, с гамом, до полусмерти перепугав скотину, вкатили в деревню, попрыгали с повозок, побежали кто смотреть, как молодые будут из бани выходить, кто домой переодеваться.

- Входи, входи, не робей, - Самко подтолкнул Бориску в спину, сам, согнувшись, полез в низкий дверной проем, как в берлогу.

Изба у Самко дряхлая, одним углом в землю ушла. Черные стены обвиты хмелем. В окошечках волоковых бычьи пузыри, как бельма. Однако имелись грабли, лопаты, сани водовозные новые, ладно сработанные. Изба состояла из сеней и полутемной горницы. Справа - белая печь с намалеванными яркими петухами, слева, под лавкой, - аккуратно свернутая упряжь, корзины и короба. Бабий кут - стряпной угол - отгорожен от горницы расписными досками. В красном углу в свете лампадки - образа богоматери и соловецких чудотворцев, все иконы древних писем.

С печи свесилась седая старушечья голова:

- Позабавились-то как?

- Добро, мама. Едва горшки не побили

- Надо было, надо было... Бывало, как я замуж выходила, так у суседей-то - андели! - сколь горшков переколотили на горячих-то. Горшки бить к счастью...

Самко рылся под лавкой, передвигая короба, звенел какими-то железками.

- И много ты его видала, счастья-то?- спросил он, не разгибаясь.

- Да уж какое было, все мое... Тебе бы тож надо ожениться. Больно хочется на внучат поглядеть, покуда жива еще.

- Поспею нищих-то наплодить, - Самко выволок из-под лавки малый короб, достал оттуда полотенце, бросил Бориске: - Держи, сейчас умоемся.

Затем на свет появились два серых азяма, цветные кушаки и две шапки.

- На себя наденем. Негоже в драной одеже по гостям ходить.

- Это что за молодец, откель взялся? - спросила старуха. - Гляжу я, будто не из наших.

- Приятель мой, - сказал Самко, задвигая короб под лавку. - Ты, мама, лежи пока. Нюрка придет, щей разогреет, поедите.

- На блины, значит?

- Не каждый день едим.

- И то верно. У Митьки-то у Звягина в дому достаток. Ему блинами попотчевать - плево дело.

- Да уж оно так, - вздохнул Самко. - Ну, мы пойдем. Без Нюрки с печи не слезай.

Умывшись в сенях, они расчесали кудри, надели азямы, подпоясались и отправились на горячие, на почетный обед, который молодые устраивают для родителей невесты.

Возле большой пятистенной избы Митьки Звягина, старосты промысловиков, собралась густая толпа, однако пускали не всех. Те, кому хода в избу не было, точили лясы, балагурили беспечно, будто им и дела нет до происходящего. Ребятишки шныряли в толпе, не обращая внимания на толчки, тычки и подзатыльники. С ними, заклубив хвосты, носились раскосые промысловые лайки.

Приглашенные чинно всходили на крыльцо, кланялись высокой тощей бабе, Митькиной матери, ныряли в настежь распахнутую дверь.

- Проходьте, гостюшки, проходьте, любезные, - без конца повторяла Митькина мать. Лицо у нее сухое, строгое, с долгим носом, на щеке темнело пятно, из которого рос черный волос.

- Будь здорова, Евдокея! - пробасил Самко, подходя к ней и кланяясь большим поклоном. - Жить тебе сто лет, да еще полстолько, да четверть столько.

- Благодарствую, - Евдокея поджала губы. - А это кто с тобой?

Самко незаметно подмигнул Бориске и тихо сказал:

- Это, тетка Евдокея, приятель мой, дюже опасный и полезный, с Земского приказу.

Евдокея всплеснула руками - важности как не бывало: