Сполохи (Часть 2)

Мужу и жене дружки поднесли по большому блюду с кубками, в кубках пьяное зелье. Молодые приняли с поклоном, пошли вдоль столов, угощая гостей. Начались пиршества горячи. Раздавались здравицы в честь молодых и родителей.

Не успели расправиться с блинами, с закусочкой, как на столе появились кулебяки с грибами, с селедочкой, пироги тресковые, капустные...

Гости распускали кушаки, обтирали потные разгоряченные лица. Уже проливали зелье на столы...

У выхода возникла ссора: двое таскали друг друга за бороды, били по щекам. Митька Звягин, хмурый и бледный, вышел из-за стола, неспешно подошел к драчунам. Взяв обоих за воротники, встряхнул, как щенят. Один костистый с изможденным лицом мужик страшно ругался, рвался из железных Митькиных пальцев. Митька молча поволок мужиков к выходу. За стеной по лестнице загремело, послышались истошные вопли, глухие удары...

Митька вернулся, встал в дверях, окинул исподлобья застолье и так же молча прошел к своему месту.

- Сорвал злобу Митька-то, - проговорил соседу красноносый мужик, - а зря. Без драк ни свадьбы, ни горячих не бывает.

- Дело житейское, - сухонький согласно покивал головой, - но ни к чему было мужиков выгонять.

- Гнать-то надо, да не жениха это дело. А он, вишь, сам.

Самко достал из-за пазухи платок и завернул в него несколько блинов, кулебяку и полпирога. Заметив недоумевающий взгляд Бориски, объяснил:

- Матери да сестренке. Пущай попробуют.

Отец Варфоломей сидел как истукан, изредка прикасаясь к пище. Глядя на него, остальные монахи поступали так же, зелья совсем не пили. А застолье становилось все шумнее. Подошло время грянуть песню, но при святых отцах никто не решался затянуть первым.

Наконец отец Варфоломей поднялся - за ним поднялись все чернецы, благословил хозяев, трапезу и скромно подался к выходу. Как только смолкли их шаги за стеной, на середину горницы выступил широкогрудый мужик в распахнутой однорядке. Расправив седеющую бородищу, он возвел очи горе, подбоченился - и в наступившей тишине пророкотал мощный бас:

- О-о-о-й да!

Голова певца упала на грудь, веки опустились, казалось, он задремал... И в этот миг словно загрохотал отдаленный гром, переливаясь раскатами, становясь все сильнее и могучее:

По горнице-то столовой, да столовой,

Да по светлице пировой, да пировой,

Да стоят столики дубовы, да дубовы,

Да на столах ковры шелковы, да шелковы,

Да на коврах стоят чары золоты, да золоты,

Да полны меду-то налиты, да налиты

В дверях торчали ребячьи головы, и на лицах детей застыли удивление и восторг. Их никто не прогонял - все были поглощены песней. Крохотный малец прополз в горницу и, положив палец в рот, склонив набок беловолосую головку, уставился на певца.

А певец широко раскинул руки, запрокинул голову, словно подставляя ее свежему морскому ветру, грудь его мерно вздымалась. Он пел самозабвенно, отдавая себя во власть все убыстряющемуся песенному разбегу.

Да если любишь ты меня, да ты меня.

Да прими чарочку от меня, да от меня,

Да выпей, золото, всю до дна, да всю до дна,

Да принеси мне-ка сына сокола, да сына сокола...

Митька Звягин вертел в пальцах большую медную ендову, невидящим взглядом смотрел мимо певца. Молодая жена не сводила взора с муженька, томно вздыхала. Он толкал ее коленом: "Отвернись, дура, люди видят!"

Гости забыли о выпивке. Красноносый мужик, сосед Бориски, согнутым пальцем вытирал уголки глаз, а его приятель тихонько всхлипывал, покачивал головой и, моргая, шептал:

- Как поет, ах ты господи, ведь как поет!

Примолкло застолье, зачарованное пением. Переливчатые раскаты мощного голоса бились в тесной горнице, вырывались через раскрытые окна на волю и неслись над избяными крышами, замирая далеко за деревенской околицей...

- Варлаам Канин поет, - говорили жители, - наш Варлаам...

На следующее утро, напившись квасу, Бориска заторопился в путь. Самко проводил его за деревню, расставаясь, сказал:

- Хлебопашество я забросил: в земле нашей сеешь зерно, а жнешь чертово семя. По весне пойду на Нову Землю с Митькой Звягиным. Берет меня в дружину промышлять белуху. Тебе ведь судовое дело знакомо, может, махнем вместе... Подумай. Ежели что, я за тебя горой.

Бориска поклонился ему:

- Спаси бог, Самко! Приспичит - приду.

Оглянувшись шагов через сотню, Бориска увидел, что Самко все еще стоит на пригорке, и стало ему хорошо на душе, потому что есть на свете такие люди, как Фатейка Петров, Егорка, дед Антипка, Самко, и добрых людей, наверное, все-таки немножко больше, чем дурных.

Глава третья

1

Окна были плотно затворены, и в келье стоял тяжелый затхлый дух. Слюда худо пропускала свет пасмурного дня, а лампадка перед образом Спаса нерукотворного не могла развеять полумрака.

Отец Илья лежал глубоко в постели, желтый и высохший, как мощи, глаза ввалились и потускнели, грудь почти не приподымалась, были слышны лишь короткие вздохи.