Сполохи (Часть 3)

Памятна была эта изба и Герасиму Фирсову не раз бывал он здесь с благодетелем своим архимандритом Ильей, где отдыхали они от тяжких монастырских дел. Но с тех пор, как не стало благодетеля, дорога в Исаковскую пустынь для Герасима была заказана, и был он весьма удивлен, когда наглый и высокомерный Иринарх Торбеев передал ему повеление архимандрита Варфоломея приехать, не мешкая, к столу в заветную избу.

Поначалу Герасим оробел. И было от чего. Весной тяжело заболел старец Боголеп, и вскоре после пасхи попросил соборовать его перед переселением на тот свет. Соборные старцы собрали комиссию для описания имущества умирающего, включили в нее и Герасима. И все было бы хорошо, если б снова не попутал бес Фирсова, охочего до чужих редкостных и дорогих вещей: часы Боголепа оказались за пазухой у сочинителя "Слова о кресте".

"Неужто пронюхал кто, что часы у меня? - думал, собираясь в дорогу, Герасим. - Нет, не может быть. К столу ведь зовут". И даже не проверив, на месте ли украденная вещь, пустился Фирсов в недалекий вояж: пиво пить - не дрова рубить. Десять верст отмахал, будто молодой. Раскрасневшийся от ходьбы, с шуточками-прибауточками ввалился в покои, когда там уже кипело застолье. Однако на Герасима поглядывали косо, посадили в дальний конец стола. Но не унывал Герасим, ел и пил за двоих и замечал, как нет-нет да остановится на нем тяжелый взгляд настоятеля.

Да, не таков был отец Варфоломей, чтобы ни с того ни с сего поить мошенников, подобных Герасиму Фирсову. Зело худо приходилось архимандриту в последнее время. Чуял он, что не туда свернула его дорога в управлении вотчиной, не тем он занимается, чем нужно, но остановиться уже не мог и с тоской ждал, куда вынесет его течение судьбы. Молодые чернецы, собутыльники, которых насажал он в собор, ни одного дела решить толково не могли, потому как не было у них ни знаний, ни опыта, и среди братии своим пьянством и бездельем вызывали они лишь недовольство и неприязнь. Не могли они стать опорой архимандриту в непрестанной борьбе с противниками, умными, хитрыми, осторожными. Нужны были ему для этого люди, способные принимать и отражать удары. Промахнулся в свое время архимандрит, когда почти поголовно очистил черный собор от стариков, приверженцев покойного Ильи, насадив в него зеленых олухов, и не скоро понял, что нажил себе тем самым многих врагов. Смирял противников жестокостью, но что сходило с рук Илье, то не прощали ему, и врагов становилось все больше. Зашатался клобук на Варфоломее. Что ни день, то вести одна хуже другой доходили до архимандрита: братия ропщет, старцы собираются тайными собраниями, пишутся мерзкие челобитные... И догадывался Варфоломей, что за всем этим стоит один человек - Никанор. Но о том лишь догадывался настоятель, ибо ни в слове, ни в деле нельзя было уличить бывшего архимандрита.

Решение привлечь на свою сторону Герасима Фирсова пришло к Варфоломею не сразу, после долгих раздумий. "Черт с ним, - думал он, - пущай погряз Герасим в разных мошенничествах - глядел же на это покойный Илья сквозь пальцы, - зато у братии он по-прежнему в чести. И грамотен. Да, грамотен: челобитная, которую Савватий отобрал у старцев, его рукой писана. Попади такая челобитная к царю, не миновать расплаты..."

К вечеру архимандрит дал знак, и скоро всех выпивох выгнали из покоев подышать вечерней свежестью. За столом остались только Варфоломей, келарь Савватий, казначей Варсонофий и уже порядком захмелевший Герасим.

В затуманенном мозгу Фирсова мелькнуло: "Ох, неспроста я тут потчевался, неспроста!" Некоторое время за столом молчали, и Фирсов, тяготясь этим молчанием, потянулся было с ковшичком к пиву, но его остановил голос архимандрита:

- Погоди, Герасим! Разговор есть.

- Беседа так беседа. Наш Герасим на все согласен, - отозвался Фирсов, но пива все-таки зачерпнул и, прихватив ковшичек, переместился ближе к настоятелю.

- Что же ты, Герасим, вытворяешь? Состоишь в соборе ближайшим моим помощником, а под дудку моих врагов пляшешь, - проговорил отец Варфоломей.

- Ты уж скажешь, владыка, - попытался отшутиться Герасим, - неужто не ведаю, чей хлеб ем.

- Да, видно, не ведаешь. С князем Львовым почто якшаешься?

- Ах, с князем, - облегченно вздохнул Фирсов, - так ведь покойный отец Илья, царство ему небесное, не воспрещал этого. Наоборот, поощрял даже. Опять же, ежели подумать как следует, князь Михайло Иваныч за что пострадал... За веру старую. И ты за нее горой. Скажешь тоже - "якшаешься". Да я, может, этой самой близостью в гордость прихожу...

Архимандрит переглянулся с келарем Абрютиным, и тот подмигнул ему.

- Ладно, Герасим, - сказал настоятель, - хоть князь и мутит воду на Соловках, да не страшен, потому как обретается в ссылке. Страшно другое, когда своя же братия, близкие люди на тебя поклеп начинают возводить.

- На меня? - усмехнулся Герасим.

- Не валяй дурака! - повысил голос архимандрит. - Хорошо знаешь, о чем речь идет. Челобитную на меня кто писал?

- Какую челобитную, о чем ты, владыка? Не уразумею я что-то. - Герасим сделал обиженное лицо.