Сполохи (Часть 3)

Капитан уже не различал в толпе тех, кто пришел с ним, и с ужасом соображал: "Батюшки! Да как же это я опростоволосился?.. Ведь не я, они меня сюда привели!.." Чьи-то узловатые пальцы с грязными ногтями осторожно, но сильно взяли его за запястья, и он тут же выпустил поводья. Потом он уже не помнил, как очутился на земле. Мимо проходили, посмеиваясь, мужики, посадские люди, какие-то оборванцы, солдаты из его роты и роты капитана Панфилова. Князь стоял как оплеванный, и, когда наконец полностью осознал, что произошло, чувство стыда и детской беспомощности охватило его. Ничего не видя перед собой, он доплелся до ограды, прислонился лицом к холодному камню и, опустив голову, тихо заплакал...

Навстречу толпе спешил грузноватый седеющий боярин в шелковом опашне Стрешнев. Не отступая от него ни на шаг, придерживая короткие шпаги, двигались несколько урядников из полка Шепелева. Среди них выделялся своей громадной рыжей головой Кондратий Песковский - удрал-таки в Коломенское.

Боярин бесстрашно остановился перед толпой, развел короткие руки.

- Люди московские, ай случилось что?

Мартьян Жедринский, нехорошо усмехаясь, сказал:

- Ты, боярин, дурнем не прикидывайся.

Стрешнев сжал зубы, глаза беспокойно обегали толпу. Он и сам понимал, что задал дурацкий вопрос. Опустив руки, он уставился в рябоватое лицо Жедринского.

- К государю челом бить? Нет здесь государя. Уехал...

- Брешешь, боярин! - выкрикнул Нагаев. - Сей же час доложи царю, что московский люд желает с ним побеседовать.

Стрешнев отпрянул в сторону.

- Эй, стрельцы, ко мне!

- Я тебе покажу стрельцов! - из толпы вывернулся Лунка и с клевцом в руках бросился к боярину.

Стрешнев и урядники, толкая друг друга, кинулись в ворота, заперлись. В это время раздался крик:

- Государь тут, обедню стоит в Вознесенской!

Народ хлынул к церкви Вознесенья. Обступили храм, лезли на крыльцо, карабкались по карнизам. Егорка протиснулся по лестничным переломам в первые ряды. Охрана, состоящая из десятка стрельцов, была смята, народ подступил к притвору. В густом полумраке церкви были видны лишь переливающиеся тусклой позолотой и серебром боярские и церковные одежды, поблескивали золотые росписи на стенах, лепные украшения царских врат, древний иконостас, паникадило.

Некоторое время горожане и бояре молча смотрели друг на друга.

Но вот золотисто-парчовый рой расступился, и перед Егоркой появился человек в богатой одежде. И хотя Егорка не мог разглядеть как следует его лица, он сообразил, что это - сам царь. Государь сделал еще шаг, и солдат увидел бледное лицо, на котором посвечивали бисеринки пота, вздрагивали тяжелые веки. Глаза Алексея Михайловича пробегали по лицам мужиков, но ни на ком не останавливались.

- Государь, - раздался голос Жедринского, - народ московский требует предстать перед ним.

Всколыхнулась парча на царской груди, вспыхнули лалы3. На мгновение загорелись гневом царские очи, но сразу же ласковая улыбка зазмеилась на тонких губах.

- Ступайте на двор, - тихо проговорил он, - я следом.

Народ попятился от дверей. За спиной государя торопливо зашептал тесть, Илья Данилович Милославский:

- Алеша, милый, не ходи туда! Ох, не ходи... Разорвут!

Царь, не оборачиваясь и продолжая улыбаться, зло оборвал тестюшку:

- Молчи! Наворотил дел - сам нынче берегись. Слышишь, о чем чернь вопит? Головы твоей требует! Скажи Ртищеву, Хитрово Богдану, родне своей пущай прячутся у царицы, у царевен, хоть у черта, прости господи, но сидят тихо. Сам пасись пуще всего. Поймают - убьют... Ты тут, Собакин?

- Тут, государь, - по-змеиному гибкий узколицый стольник, словно крадучись, приблизился к царю.

- Что есть духу скачи незаметно в Москву, собери стрельцов, всех собери - и сюда!

Илья Данилович схватил было зятя за рукав, чтобы остановить, но царь вырвался и не спеша стал спускаться с крыльца.

Остановившись на нижней паперти, царь глянул вокруг себя, и сердце у него задрожало, ноги стали ватными. Всюду, куда ни падал его взор, видел он свирепые разгоряченные лица и тысячи глаз, горящих страшным огнем. Он отшатнулся, но остался на месте, понял, что стоит ему сейчас повернуться спиной, как его убьют. Для этих людей нет сейчас ничего святого, и царь им не царь - одна видимость. Он снова выдавил слабую улыбку, всем своим видом постарался выразить добросердечие и кротость. Чему-чему, а этому он выучился за семнадцать лет царствования.

Видя, что Жедринский медлит, Лучка Жидкий выдернул у него из-за пазухи подметное письмо, положил в шапку и с поклоном подал государю. Безотчетным движением царь принял бумагу, а Жедринский сказал:

- Государь, весь мир требует, чтоб ты это письмо вслух прочитал и велел тотчас изменников, виновных в чеканке медных денег, пред собой поставить.

Стоявший рядом Егорка заметил, как мелко дрожали пухлые, с веснушками царские пальцы, и вдруг до него дошло: "А ведь он нас боится, государь-то!.. То-то! С народом не шути!" И он смело глянул в глаза Алексея Михайловича.

Мысли у царя путались. Он продолжал улыбаться и к ужасу своему понимал, что выглядит дурак дураком. Шум в толпе усиливался.

- Выдай нам Ртищева!