Сполохи (Часть 3)

Егорку с Провкой посадили под замок в глухом подклете какой-то избы неподалеку от Разбойного приказа. Подклет не отапливался ни зимой, ни летом, было в нем сыро и холодно даже в жаркие дни, стены были покрыты вонючей плесенью, и приятели поняли, что изба не жилая, - какой добрый хозяин станет гноить дом за здорово живешь. Единственное волоковое окошко, похожее на дыру, пропускало скудный свет. А когда глаза привыкли к темноте, увидели солдаты вбитые в стены толстые ерши и на них в кольцах ржавые цепи...

Вдвоем оставались недолго. К вечеру с ними сидели уже десятка три человек. Те, кого приводили, торопились рассказать о том, что случилось в Коломенском.

- ...Сына-то Шорина на улице в Москве спымали да к царю повезли. А он уж переоделся в крестьянское, лыжи навострил в Польшу, ну его и цоп!..

- ...Народ, который в Москву вертался, назад побег, в Коломенское. Шоринского сынка перед государем поставили, и тот признался, что батько его за рубеж утек9. Ух, и закипел мир. Охрана, челядь дворцовая попрятались кто куда. Начали было бояр искать, да, откуда ни возьмись, - стрельцы: полтевцы, лопухинцы, матвеевцы - злые, как черти, ох, батюшки, вспомянешь мороз по коже. Вместо бояр, они по нам вдарили...

- ...Братцы, народу погубили в Коломенском тыщи: кому руки отсекли, кому головы, а кого в Москва-реке утопили. Ни один живым не ушел!

- А ты как здесь оказался?

- Я плавать умею, меня не утопишь.

- Стало быть, не всех же потопили.

- Может, и не всех, однако много...

Егорка тронул за плечо приятеля:

- Как мыслишь, живы Лунка с Фомкой?

Провка ничего не ответил. С той минуты, как взяли их стрельцы, Провка двух слов не сказал, совсем духом упал солдат. Егорка обиженно замолчал.

К ночи в подклет впихнули рослого человека. Он вырывался, ругал стрельцов матерно, но кто-то из караульных ударил его тупым концом бердыша, и он кулем повалился на землю.

- Никак, Федька Поливкин, - сказал Егорка, вглядываясь в лицо лежащего. - Помоги, Провка.

Вдвоем оттащили рейтара к стене; он охал, одежда была на нем разодрана, один глаз подбит, но солдат узнал их, улыбнулся, показывая полый, без единого переднего зуба рот.

- А-а, трескоеды, и вы тута... Вот как меня! Был рейтар, а стал калекой. По печенкам били, сволочи...

- Не ведаешь, как там наши, Лунка да Фомка? - допытывался Егорка.

- Не-е-е, не видал. Там такое творилось... Мужичье бестолковое. Резали их, как баранов...

Ночь была тревожной, где-то до зари стучали топоры.

Егорка вслушивался в этот стук и недоумевал: кому понадобилось строить в ночной темноте? Спать не хотелось.

Он тихонько стащил сапог, размотал портянку и нащупал царскую пуговку. Вот она, круглая, с выпуклыми полосками. Осторожно завернув пуговку в угол портянки, Егорка натянул сапог, прислонился к сырой стене... В полку сейчас дрыхнут, гороховой каши наелись и дрыхнут. Проглотив слюну, он стал думать о другом. Завтра их выпустят: зачем столько народу держать в тюрьме - обуза да и только. В роте им, конечно, достанется. Капитан Панфилов разгорячится, велит дать батогов, а сам уйдет со двора и сержантов с собой уведет. Солдаты же, свои ребята, постучат для порядка по свернутой овчине, на том и кончится наказание. Скорей бы уж утро да в роту, кваску испить, закусить хлебушком... Опять еда на ум пришла. Надо спать, хоть немного, да подремать, чтоб о жратве не думать... Топоры проклятые стучат - провалиться им, плотникам полуночным!..

Однако утром их не отпустили. Приходили караульные стрельцы, недобрые, угрюмые, выводили из подклета мужиков по одному, по два, пихали в спину бердышами, прикладами пищалей - так на волю не выпускают. Федьку Поливкина под руки выволокли - сам идти не мог. Сгорбленный старик, караульный при дверях, печально покачал ему вслед головой:

- Отгулял детинушка...

- Что ты говоришь, дедко? - забеспокоился Егорка. - Куда же его теперь?

Старик посмотрел на солдата слезящимися глазами.

- Эх, парень, много за ночь виселиц да плах понастроили. Мно-ого...

Так вот почему стучали всю ночь топоры! Стало быть, царь-государь разобрался, как обещал, да только с другого конца.

Старик запер двери снаружи, но Егорка, приложившись к щели, спросил:

- Дедушка, а дедушка!

- Что тебе, сынок?

- Неужто в самом деле?.. - голос у Егорки сорвался.

- Да уж так оно. Вешают вашего брата, головы рубят. Мартьяна Жедринского да Мишку Бардакова, который сына Шорина в Коломенское привез, удавили, словно собак. Куземку Нагаева, стрельца, да Лучку Жидкого сказнили, да еще многих других. По Москве кровища хлещет, удавленники болтаются... Страшно жить стало, сынок...

- А Поливкина как?

Но стрелец уже отошел от двери, потому что на дворе раздался злобный окрик:

- Эй, караульный, ты о чем там шепчешься? Вот я ужо!..

Провка обхватил голову ладонями, закачался из стороны в сторону, замычал, вдруг вскочил, бросился к окошку, надрывая горло, закричал:

- Отпустите нас! Не виноватые мы! Не виноватые!

Егорка оттащил его от окна, и Провка, бородатый мужик, расплакался, уткнувшись лицом в трухлявую солому.