Спорим, будешь моей

Артем несколько раз прочищает горло, осторожно снимает руку с моей щеки и веселым голосом спрашивает:

– Что у тебя тут?

Распахиваю глаза, чтобы понять, что он имеет в виду, и обнаруживаю его сосредоточенно листающим книгу.

– Это не мое, – задушенно отпираюсь я. – Мама принесла, но я не хочу это читать.

– Хм… Жаль, я думал почитать тебе, – и снова эта улыбка, от которой у меня заходится сердце. – Ну, знаешь… Что тут еще делать? «Служение о…»

– Лучше не надо!

Тянусь, чтобы забрать у него книгу и стыдливо спрятать ее под подушку.

– Да ладно, Дикарка, я пошутил, – теперь он и вовсе смеется. – Не дергайся так. У тебя ведь где-то там швы… – предполагая это, ползет взглядом по моему одеялу. А мне кажется, что я в горячие зыбучие пески проваливаюсь. Поглощают они меня с головой и проваривают до костей. – Покажешь? Если что, я умею делать перевязки.

– Прекрати, – все, что я могу выдохнуть.

Вцепившись в одеяло, судорожно прижимаю его к груди.

Чарушин ловит мой взгляд, и улыбка исчезает. Мотнув головой, он закусывает нижнюю губу.

– Это тоже была шутка, – как-то очень хрипло говорит он. – Не бойся меня, ладно? Я не собираюсь на тебя набрасываться. Обещаю.

Отвечать мне, к счастью, не приходится. В палату входит медсестра. Нисколько не смущаясь Чарушина, она приставляет к моему лбу инфракрасный термометр, пару секунд ждет результат, удовлетворенно кивает и так же молча ставит мне капельницу.

– Как докапает, позовешь, – обращается к Артему.

– Хорошо, – серьезно отзывается он.

Но как только женщина выходит, Чарушин снова улыбается.

– Давай, я тебе что-нибудь расскажу.

Он даже говорит как-то свободно, что ли… У него нет рамок и привычной для меня осторожности. Он не думает, как и о чем говорить. Не сомневается в себе и не боится быть непонятым, непринятым или же осужденным. Чарушин полностью раскрепощен. Он… Он просто живет в свое удовольствие.

– Эта история будет несмешная, потому что, думаю, смеяться тебе пока нельзя. Но уверен, тебе понравится!

«Конечно, ты уверен…», – думаю я и неосознанно сама улыбаюсь.

Артем замирает ненадолго, а потом, словно бы между делом, выдает:

– У тебя очень красивая улыбка, Дикарка. А еще глаза охрененные! Они как звезды.

– Какие звезды? – дико смущаюсь я. – Звезды желтые, а мои глаза – зеленые.

– Зеленые, да, – кивая, впивается в меня каким-то хмельным взглядом. – Но они горят, как звезды. Зеленые звезды.

– Зеленые звезды? – выдыхаю я. – Какой кошмар!

На самом деле я… Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Не только, потому что мне нельзя. При нем еще не решаюсь на такие бурные эмоции.

– Ладно, слушай, – говорит он, продвигаясь назад.

Упираясь затылком в высокое изножье моей койки, сгибает одну ногу и почти кладет ее поверх моих судорожно сжатых под одеялом ног.

«Артем Чарушин лежит со мной на одной кровати…», – пока я перевариваю этот факт, забываю, что он что-то рассказывает.

Включаюсь лишь на середине. И все равно не столько слушаю, сколько смотрю на него. Тихо радуюсь тому, что есть повод делать это практически непрерывно. Отвожу взгляд только тогда, когда не получается вовремя сделать вдох. Но едва эта функция восстанавливается, возвращаюсь к Чарушину. Не могу не задаваться вопросом, как так получилось, что такой, как он, обратил внимание на такую, как я? Он веселый, красивый, общительный, успешный и популярный парень. Во мне же нет ничего интересного. Даже Сонечка не раз говорила, что я скучная. Так что же Чарушин видит во мне? И может ли это быть началом чего-то серьезного?

«Будешь моей, клянусь…»

Если это не просто какая-нибудь игра, то мне бы очень хотелось… Быть его. По-настоящему. Потому что я… Я в него, кажется, влюбилась.

19

…я собираюсь спать с тобой…

© Артем Чарушин

– Мне… – сдавленно шепчет Лиза. Становится при этом настолько красной, что даже вызывает удивление этой яркостью. – Артем… Мне нужно в ванную, – шумно выдыхает в конце.

Сажусь и плавно соскакиваю с койки. Нависая над ней, ненадолго застываю. Прикидываю, как безопаснее всего туда добраться. Быстро принимаю решение, наклоняюсь и, подсовывая под Лизу руки, осторожно отрываю ее от скрипучего прорезиненного матраса.

– Стой… – шепчет она на пределе каких-то чувств. Стыд, конечно, выше всего. Я не из робких, но ее так жарит, что каким-то странным образом и мне передается. Чувствую, как шею и лицо горячей волной лупит. – Что ты делаешь?.. Я сама могу… Чарушин?

У меня до хрена чего сказать наберется. Только не сейчас.

– Оставь одеяло, – все, о чем прошу ее, не пытаясь сдерживать тихий смех.

– Нет, – снова это судорожное скручивание у груди. – Опусти меня.

– Черт, Дикарка… – шумно выдыхаю я. – Ладно, давай так, – смотрю в ее широко распахнутые глаза. – Я отпущу тебя только в ванной. Скидывай одеяло. Быстрее закончим.

– Но… На мне нет одежды, – признается Богданова со свойственным ей паническим ужасом перед самой ерундовой ситуацией.

Почти ерундовой.

– Совсем ничего? – спрашиваю типа спокойно.