Спортивный журналист

Полу и на секунду не удалось удержать смех, мне тоже. Мы хохотали, держась за бока, – он на улице, я в машине. Хохотали, взвизгивая, как мартышки, громко и долго, пока на глаза обоих не навернулись слезы, хоть я и понимал: если мы не остановимся, мать Пола скоро выглянет в окно и начнет гадать, в своем ли я уме? Ну, правда, анекдоты о людях той или иной национальности всегда нравились нам больше других.

– Блеск, – сказал я, вытирая слезы.

– У меня еще один есть, получше, – Пол ухмылялся и одновременно пытался стереть ухмылку с лица.

– Мне пора ехать домой, сынок, – отозвался я. – Прибереги его для меня, не забудь.

– Так ты не зайдешь? – Глаза Пола наконец встретились с моими. – Мог бы переночевать на кушетке.

– В другой раз, – сказал я. Сердце мое радовалось этому милейшему «Дядюшке Милти».[27] Я принял бы приглашение, если б мог, а там подбросил бы Пола к потолку, пощекотал и отнес в постель. – Не топырь. (Одно из самых давних наших словечек.)

– Можно я о тебе маме скажу?

Мое нежелание зайти привело сына в замешательство, но Пол махнул на него рукой и перешел ко второй по важности теме: что подлежит разглашению, как рассказать о нашей встрече? Тут он мало похож на своего отца, но, возможно, еще обзаведется и этим сходством.

– Скажи, что я ехал мимо, увидел тебя, остановился и мы поговорили, как старые друзья.

– Хоть это и неправда?

– Хоть это и неправда.

В глазах Пола обозначается любопытство. Вызвано оно не тем, что я порекомендовал ему соврать, – исполнит он мою рекомендацию или нет, это зависит от его собственных этических соображений, – нет, у него возникла еще какая-то мысль.

– Как по-твоему, сколько времени уйдет у старичка Вассара на поиски Ральфа? – очень серьезно спросил Пол.

– Да он, наверное, уже почти прилетел.

Лицо Пола сложилось в суровую, как у священнослужителя, гримасу.

– Не хотелось бы, чтобы Вассар потратил целую вечность, – сказал он. – Это слишком долго.

– Спокойной ночи, сын, – отозвался я, вдруг почувствовав, как ко мне приходят предвкушения совсем иного рода. И включил двигатель.

– Спокойной ночи, пап, – улыбнулся он. – Приятных снов.

– И тебе тоже.

Он перешел через Кливленд-стрит к дому матери, а я отъехал в темноту – к моему.

5

Воздух Детройтского аэропорта ясен и хрусток – фабричный воздух. Под потолком каждого зала вращается, поблескивая, новехонький автомобиль. Сегодня вечером в «Кобо-Холле» поет Пол Анка,[28] сообщает световое табло. Все здешние отели – дворцы, все жители города – лучшие наши друзья. Даже негры выглядят здесь по-другому – здоровые, улыбающиеся, преуспевающие, в дорогих костюмах, с кейсами.

Все наши спутники, как выясняется, приехали сюда по делам, никакие они не мичиганцы, хотя родом все отсюда, а их родственники похожи на них, как зеркальные отражения: женщины – пепельные блондинки, широкобедрые, улыбчивые; мужчины – с вымытыми и высушенными феном волосами, немногословные, замкнутые, в современных версиях стародавних полупальто и тирольских шляпах, – они протягивают для рукопожатий большие, как бифштекс, ладони. Это город полупальто, город льнущей к телу зимней одежды, и я рад, что прилетел в него. Если вам требуется красавец-полуостров, прилетите сюда и оглядитесь как следует.

Барб и Сью идут по залу. С чемоданами на колесиках, наплечными сумками, в броских красных куртках, настроение у обеих праздничное. Их ожидает «веселый уик-энд», сообщают они, при этом Сью с театральной похотливостью подмигивает Викки. Барб говорит, что Сью замужем за «здоровенным качком» из Лейк-Ориона, он хозяин мастерской по ремонту тачек и Сью, наверное, скоро бросит летать, будет гнездышко греть. А мы с Роном, это ее муж, говорит Барб, «все еще кормимся на людях».

– Не верьте девчонке, – широко улыбаясь, вскрикивает Сью, – все врет. Она с вечеринок не вылезает. Я вам о ней такое порассказать могу, на толстую книгу хватит. Знаете, в каких мы с ней переделках побывали? Ого-го!

Она округляет глаза и лихо шлепает себя ладонью по темечку.

– Не обращайте на нее внимания, – говорит Барб. – Желаю вам повеселиться здесь вдвоем и спокойно вернуться домой.

– Еще как повеселимся, – гордо заверяет ее Викки и улыбается, совершенно как только что сошедший с корабля иммигрант. – И вы тоже постарайтесь приятно провести вечер, ладно?

– Ну, нас-то ничем не остановишь, – отвечает Сью, и они уходят к регистратуре для членов экипажей, болтая совершенно как студентки колледжа, которые, запудрив мозги родителям, выскакивают из дома и принимаются трепаться с красавчиками, поджидающими их на улице в больших машинах с откинутым верхом.

– Какие они милые, правда? – говорит Викки, трогательно одинокая посреди растянувшейся на целую милю шумной детройтской толчеи.

На нее вдруг нападает меланхоличность – подозреваю, впрочем, что это следствие слишком обильных предвкушений, что миг спустя она снова станет прежней, самой собой. Викки – такой же великий предвосхититель, как я, а может, еще и больший.