Спортивный журналист

Викки не мечтательница, ни в малой мере, мне это известно, она буквалистка до мозга костей и счастлива, когда жизнь радует ее хотя бы немного (а таких людей, в особенности женщин, становится все меньше и меньше). Наверное, ей не так уж и легко быть здесь со мной, в странном стеклянном отеле посреди холодного, мрачного города, чужого ей, как человек черепахе, – быть и верить, что она влюблена.

– Боже, боже, боже, боже, – шепчет она.

– Скажи, что доставляет тебе самое большое удовольствие. Я ведь для этого здесь и нахожусь, правда. (По большей части.)

– Знаешь, не сидеть же нам всю ночь в кресле, зачем пропадать большой дедовской кровати? У меня от одной мысли о тебе внутри все взрывается. Я думала, ты никогда от телефона не отойдешь.

– Уже отошел.

– Ну тогда держись.

И холодный номер отеля смыкается вокруг нас, и мы теряемся в незатейливом ночном мраке любви, две лодки, проносимые течением по мглистой, почти безопасной протоке. Светлокожая, нежная женщина из Техаса, в темноте. Ничто не может быть лучше этого, ничто так не греет сердце. Ничто. Вы уж поверьте сведущему человеку.

* * *

Прежде чем развалился мой брак, но уже после смерти Ральфа, в те два года блужданий, когда я купил «харлей-дэвидсон», доехал до Буфалло, преподавал в колледже, страдал дремотностью, выходить из которой стал лишь позже, и начал обрывать, даже не замечая этого, все связи с Экс, я переспал с восемнадцатью, примерно, женщинами – число, по-моему, не так чтобы очень большое, не особенно скандальное или удивительное, если учесть тогдашние мои обстоятельства. Экс, уверен, знала об этом, и задним числом я понимаю, она изо всех сил старалась примириться с происходившим, не задавала вопросов, дабы я не почувствовал себя еще более несчастным, не требовала точных отчетов о днях, которые я проводил в какой-нибудь спортивной Мекке – в Денвере или в Сент-Луисе, – ожидала, не сомневаюсь, что рано или поздно я проснусь, выйду из этого состояния, как вышла, по ее представлениям, она сама (правда, сейчас, где бы Экс ни была, – надеюсь, у нее все хорошо, – она, пожалуй, сомневается на сей счет).

То, что я себе позволял, было бы, по-моему, не таким уж и страшным, если бы я не доходил с женщинами, с которыми «встречался», до определенной точки, не притворялся, что отдаю им всего себя целиком, – а любой, кто зарабатывает на жизнь разъездами, знает, что это дурная политика. В те худые времена я мог, к примеру, засидеться после очередного матча в ложе для прессы какого-нибудь американского стадиона из бетона и стали. И в половине случаев неподалеку от меня торопливо дописывала статью журналистка (у меня просто нюх выработался на таких не поспевавших в срок бедолаг), и кончалось все тем, что мы выпивали по нескольку мартини в баре со спортивным антуражем и видом на поле стадиона, а после садились в мою прокатную машину и ехали в пригород, где в квартирке с напольными светильниками и половичками из ротанга ждала маму дочка – малышка Мэнди или Гретхен, – а вот папы не наблюдалось, и я не успевал даже глазом моргнуть, как девочка отправлялась спать, включалась негромкая музыка, разливалось вино и мы с журналисткой плюхались в постель. И готово! Меня мгновенно охватывала сильнейшая потребность стать частью ее жизни, жажда войти в существование этой женщины в качестве полноценного (пусть и недолговечного) соучастника, разделить ее тайные иллюзии, надежды. Я слышал мой голос, не раз и не два повторявший: «Я люблю тебя», Бекки, Шерон, Сьюзи или Марджи, между тем как и знал-то каждую не дольше четырех часов и пятнадцати минут! И был абсолютно уверен: да, люблю, и, чтобы доказать это, обрушивал на бедняжку шквал пытливых, свидетельствовавших об искреннем интересе к ней вопросов, а правильнее сказать, требований, ибо я желал прояснить столько относящихся к ее жизни «почему», «кто» и «что», сколько мог вместить. И все это, чтобы войти в эту жизнь, сократить огромное разделяющее нас расстояние, закрыть на несколько уплывавших часов дверь, подделать интимность, интерес, предвкушение, а затем расточить все в ритмичной романтике ночи и покончить с ней. «Почему ты поступила в Пенн-Стейт, хотя могла бы в Брин-Мор?» Понятно. «Когда твой бывший муж окончательно покинул армию?» Хм-м-м. «Почему твоя сестра ладила с родителями лучше, чем ты?» Что же, разумно. (Как будто, вызнай я все, что-нибудь изменилось бы.)