Спортивный журналист

– Так сохрани их на будущее. Я тут отлично провела время. Заказала в номер креветок в кляре, объедение. Потом оделась, спустилась вниз, прошлась по магазинам, они очень милые, хоть и сильно похожи на далласские. И по-моему, видела Пола Анку, хотя не уверена. Если это был Анка, то он в два раза ниже, чем я думала, а я знаю, что он коротышка.

Я усаживаюсь в кресло у кофейного столика. Ее обнаженная красота неожиданно оказывается тем, что необходимо мне для возврата в прежнее состояние (давно знакомое все-таки способно удивлять нас – и обязано). Эта рядовая, строго говоря, нагота, плавный изгиб груди, полная ляжка, сужающаяся к лакомой коленке, улыбка неопределенной готовности – симпатичный, в общем и целом, комплект, и любому одинокому мужику, попавшему в чужой город и не знающему, куда девать время, приятно было бы назвать его своим.

На телеэкране мертвенно-бледный диктор мелодраматично произносит нечто беззвучное. «Поверьте! – уверяют его глаза. – Это истинная правда. Ровно то, что вам нужно».

– Ты веришь, что мужчина и женщина могут быть друзьями? – спрашивает Викки.

– Да, наверное, – отвечаю я, – когда шуры-муры остаются позади. Хотя мне как раз шуры-муры и нравятся.

– Ну да, мне тоже.

Улыбка ее становится шире, Викки скрещивает руки на мягкой груди. Я вижу, ее захватила мысль о том, что может сейчас произойти, и ей это по душе. Сердце у нее добрее доброго, она может стать кому-нибудь не женой, а настоящим подарком. Но по непонятной причине то, что этим кем-нибудь буду я, уже не кажется мне таким правдоподобным, как раньше. Возможно, это мое настроение передалось сегодня и ей, озадачив Викки не меньше, чем меня. Ее ведь не проведешь.

– Я сегодня Эверетту позвонила, – говорит она, опуская взгляд на свои приподнятые колени. – Из вестибюля, по платному телефону.

– Могла и отсюда позвонить.

– Ну да. И тем не менее.

– И как он, старина Эверетт?

Я, разумеется, старину Эверетта отродясь не видел, ни малейшего представления о нем не имею и потому могу преспокойно обсуждать его со свободой общительного парикмахера.

– Все хорошо. Он сейчас на Аляске. Говорит, там хороший спрос на ковры. А еще постригся наголо и теперь лыс как бильярдный шар. Я сказала ему, что остановилась в большом номере с видом на Ренессанс-Центр. Но не сказала где.

– И что он об этом думает?

– «Как вращается мир»[38] – вот что он ответил, почти стандартная реакция. Спросил, не пришлю ли я ему стереозаписи, которые забрала при разводе. Насколько я понимаю, цены там заоблачные, и если привозишь все с собой, то сразу на голову опережаешь других.

– А чтобы ты к нему приехала, он не хочет?

– Нет, не хочет. Я и не поехала бы. Выходить за такого, как Эверетт, можно, но только раз в жизни. Вторая попытка тебя прикончит. Да я и не сомневаюсь, он там с какой-нибудь старой подружкой.

– Так чего же он хотел?

– Не забывай, это я ему позвонила. – Викки хмурится. – Ничего он не хотел. Ты что, никогда никому не звонишь?

– Только когда мне одиноко, милая. Не думал, что тебе одиноко.

– И правильно, – отвечает она и поворачивается к безмолвному телевизору.

Детройт, насколько я теперь понимаю, подействовал на Викки совсем не так, как я рассчитывал, насторожил ее. Чем? Возможно, она увидела в вестибюле кого-то, показавшегося ей слишком похожим на нее (с неопытными путешественниками такое случается). А то и хуже. Она не увидела никого, кто напомнил бы ей хотя бы одного давнего знакомого. И то и другое способно лишить человека приятного расположения духа, погрузить в мрачную отчужденность. И тогда звонок прежнему любовнику или мужу становится идеальным противоядием. Они всегда напоминают тебе, где ты когда-то был и куда направляешься, – по-твоему. А если очень уж повезет, место, в котором ты пребываешь сейчас, – «Автоград» с его метелью – может показаться тебе самым что ни на есть подходящим. Не уверен, однако ж, что Викки повезло. Она могла обнаружить, что в душе ее разгорелось былое пламя, и теперь не знает, как быть.

– Как тебе кажется, ты хотела бы дружить с Эвереттом? – Я начинаю с вопроса самого невинного, чтобы затем подобраться к наиболее чувствительным.

– Ни в коем случае.

Она подтягивает к себе простыню, накрывает плечи. Сейчас Викки насторожена еще и пуще прежнего. Возможно, ей хочется сказать мне что-то, однако она не находит нужных слов. Но если меня собираются отправить в помойную яму дружбы, я хочу сделать моему новому другу одно одолжение – позволить ей быть собой. Хотя с куда большей радостью забрался бы под одеяло Викки и до самого отлета занимался с ней вольной борьбой.

– А чувство, что тебе хочется быть моим другом, тебя не посещает? – с улыбкой спрашиваю я.