Спортивный журналист

– Нет, не верно. – Она украдкой бросает на меня взгляд. – Мне жалко твоего друга. Он был хорошим, добрым другом?

Наземные фонари, которые освещают высаженные вокруг здания Муниципалитета кустарники, включаются все разом. К стеклянной двери подходит негр-уборщик и, приложив к ней лицо с прижатыми к вискам ладонями, вглядывается в улицу, а после уходит, волоча за собой длинную метлу. Становится прохладно. Коротко вскрикивает автомобильный клаксон. Хвостовые огни полицейских машин исчезают вдали, на темных улицах.

– Я не очень хорошо его знал.

– Что с ним могло случиться?

С сырой травы до меня доносится смех детей, сладкая музыка, говорящая, что нет-печалей-в-этом-мире.

– Наверное, ему стало неинтересно, что будет дальше. Не знаю. Я стараюсь не быть слишком большим паникером.

– Ты же не думаешь, что виноват в этом, правда?

– Ни разу не подумал. Да и не вижу, в чем может состоять моя вина.

– У тебя складываются до жути странные отношения с людьми. Не понимаю, как ты их выдерживаешь.

– У меня вообще никакие не складываются.

– Я знаю. Но тебе именно это и нравится.

Кларисса, запинаясь, окликает нас из темноты, ее интересует точное время. 7.36. Она не привыкла быть в такой час под открытым небом, ей начинает казаться, что ее могут бросить здесь и забыть.

– Рано еще, – шепчет ей Пол.

– Я собираюсь заглянуть сегодня в дом Уолтера. Не хочешь составить компанию?

Экс в непонятном изумлении поворачивается ко мне:

– Господи, зачем? Там осталось что-то твое?

– Нет. Просто хочется заглянуть туда. Уолтер дал мне ключ, я хочу им воспользоваться. Полиция не против, если я ничего там не возьму.

– Жуть какая.

После этого я сижу молча, вслушиваюсь в долетающие из мрака полные для меня смысла звуки: гудок поезда на далекой главной ветке, громыхание грузовика-дальнобойщика на шоссе, идущего, может быть, даже из Арканзаса, гудение маленького самолета в ангельски добром ночном небе – во все то, что способно утешить нас двоих в эти последние шаткие мгновения. Неподдельно добрые разговоры с вашей бывшей женой всегда ограничиваются постепенным расширением закрытой для вас территории, на которой протекает ее интимная жизнь. В конечном счете это, наверное, правильно.

– Да нет, все нормально, – говорю я.

– Ты, я так понимаю, все равно пойдешь, верно? – Экс смотрит на меня, потом переводит взгляд на освещенное фойе Муниципалитета, за которым различается застекленный офис налогового инспектора. Мы оба видим медленно передвигающегося по нему со щеткой уборщика.

– Думаю, да, – отвечаю я. – Тут нет ничего странного, правда.

– Но зачем?

Глаза Экс сужаются – так выражается ее скептицизм по части неопределенностей нашей земной жизни, которые всегда ей сильно не нравились.

– Не хочется рассказывать. Мужчины чувствуют одно, женщины другое. И не стоит их за это осуждать.

– Ты иногда так странно себя ведешь, – она улыбается сочувственно и в то же время наставительно, – и выражаешься туманно. У тебя действительно все в порядке? Когда тебя еще было видно, ты казался мне бледным.

– Не в полном. Но это пройдет.

Я мог бы рассказать ей, как Викки дала мне в морду, как в меня врезалась магазинная тележка. Но много ли, к дьяволу, добра это принесет? Получится полное саморазоблачение, а ни я, ни Экс его не желаем, ни сейчас, ни когда-либо. Пожалуй, мы просидели с ней здесь слишком долго.

– Мы теперь встречаемся только по случаю смерти, – мрачно говорит она. – Печально, правда?

– Большинство разведенных и вовсе не встречаются. Жена Уолтера укатила на Бимини, и больше он ее не видел. Так что мы, по-моему, справляемся вполне прилично. У нас чудесные дети. И живем мы рядышком.

– И ты любишь меня, – говорит Экс.

– Да.

– Я думала об этом. Давно тебя не спрашивала.

– Ну, я всегда рад сказать тебе это.

– Я вообще таких слов давно не слышала, кроме как от детей. А ты, уверена, слышал не раз.

– Нет. (Говорить, что совсем не слышал, означало бы врать.)

– Иногда я думаю, что ты связан со столькими самыми разными людьми, о которых мне ничего не известно, о том, как это странно. Мне эти мысли не нравятся.

– Таких людей становится все меньше и меньше.

– И тебе от этого одиноко?

– Нет. Ни капельки.

Крыло ее «сайтейшена» совсем остыло. Наши дети – уставшие наконец от тайн друг дружки – поднялись на ноги и стоят во мраке, как собственные привидения, застенчивые, желающие, чтобы их порадовали, превратив обратно в людей. В чем-то все это похоже на старые времена. Стоят неподалеку от нас, смотрят, гадая, что происходит, молчат – в точности так могли бы вести себя их призраки.

– Ты правда хочешь, чтобы я пошла с тобой? – спрашивает Экс, уже готовая сдаться.

– Ты вовсе не должна.

– Да. Ладно, – говорит она и коротко фыркает. – Я могу на полчаса оставить детей у Арментисов. Им там, кстати сказать, нравится. А то ведь мало ли что с тобой может случиться, с одним.

– Если это стоит каких-то денег, я заплачу.

Экс покачивает головой, соскальзывает с крыла.

– Заплатишь, да?