Спортивный журналист

С остальными звонками я управляюсь быстро, первым делом связавшись с денверским модельером спортивной обуви, чтобы получить от него информацию для посвященной травмам стопы обзорной врезки «Спортивный размер», которую я веду вместе с другими сотрудниками редакции. Модельер сообщает, что в стопе двадцать шесть костей и что всего лишь двое людей из восьми знают точный размер своей обуви. И один из этих двоих все равно зарабатывает в первые шестьдесят два года жизни травму стопы – из-за дефектов обуви. На сто травмированных мужчин, узнаю я, приходится сто тридцать восемь таких же женщин, хотя среди мужчин выше процент болезненных травм, связанных с весом, перегрузками и занятиями спортом. С другой стороны, мужчины и жалуются реже, следовательно, полагаться на эту статистику не стоит.

Затем я звоню в Фейетвилл, Западная Виргиния, монахине-кармелитке, пожелавшей стать участницей Бостонского марафона. В детстве она переболела полиомиелитом, а теперь приобретает все большую известность борьбой за право участвовать в соревнованиях, и я рад замолвить за нее словечко в нашей колонке «Целеустремленные».

За разговором с ней следует контрольный звонок в информационный отдел Детройтского футбольного клуба – мне нужно выяснить, могут ли его сотрудники сказать что-либо от имени своей организации о Хербе Уолджере, бывшем форварде, но я никого там не застаю.

И наконец, звоню в Уоллед-Лейк, самому Хербу Уолджеру, – сообщить ему, что я выезжаю. Исследовательский отдел журнала уже собрал о нем массу сведений, я располагаю толстой пачкой газетных вырезок и фотографий, а также расшифровкой бесед с его живущими в Бивер-Фолсе родителями, его тренером в колледже Аллегейни, его хирургом и девушкой, управлявшей катером, к которому были прицеплены водные лыжи Херба, когда он покалечился, – это несчастье, как я узнал, изменило всю ее жизнь. По телефону Херб производит впечатление человека дружелюбного и вдумчивого, глотающего, как положено уроженцу Бивер-Фолса, гласные. У меня также есть фотографии Херба, сделанные «до и после», в его футбольные дни и сейчас, – смотришь на них, и кажется, что снимали двух разных людей. Тогда Херб походил на улыбчивый автотягач с прицепом, нацепивший пластмассовый шлем. Теперь он носит очки в черной роговой оправе, похудел, лишился половины волос и смахивает на переутомившегося страхового агента. Форварды нередко уходят в себя в большей, чем другие спортсмены, мере, особенно когда перестают играть, и Херб говорит мне, что решил поступить следующей осенью на юридический факультет и его жена Клэрис целиком и полностью «за». Говорит, почему бы человеку не получить все образование, какое только можно, учиться же никогда не поздно, я от всей души соглашаюсь с ним, отметив, впрочем, в голосе Херба нервную церемонность, причин которой не понимаю, – похоже, его что-то беспокоит, но он пока не хочет поднимать по этому поводу шум. Очень может быть, что Херб прослышал о каких-то неладах в команде. Но скорее всего его мучает то же, что и каждого, кто прикован к инвалидной коляске: после того как они поработают утром с гантелями, съедят плотный завтрак, посетят уборную, почитают газету, искупаются, на что еще остается им тратить день, кроме выпусков новостей, молчания и самокопания? Только развитое чувство добропорядочности и способно сделать такую жизнь сносной, без него у человека возникает искушение вышибить себе мозги.

– Слушай, мне правда будет приятно встретиться с тобой, Фрэнк.

Мы никогда не видели друг друга, да и по телефону разговаривали всего раз, однако мне кажется, что я уже хорошо его знаю.

– И мне с тобой, Херб.

– Ты же пока многого не знаешь, – говорит Херб. – Телевидение штука хорошая. Но его маловато.

– Ничего, мы с тобой сядем, Херб, и все обговорим.

– Ведь у нас будет на это время, верно? Точно будет.

– Я тоже так думаю. До завтра.

– Береги себя, Фрэнк. Счастливого пути и все такое.

– Спасибо, Херб.

– Мысли метрически, Фрэнк. Ха!

Херб положил трубку.

* * *