Споры об Апостольском символе

Гарнак говорит: Христос не потому только сделался предметом христианской проповеди, что Он умер за грешников, но и потому, что Он воскрес, ожил. Если понимать под этим воскрешением лишь то, что умершее тело снова стало живым по плоти и крови, то такого рода предание не предоставляет чего–либо неожиданного. Но дело обстоит не так, заявляет немецкий историк. Сам Новый Завет различает, с одной стороны, благовестие (der Osterbotschaft) о пустом гробе (интересно: благовестие о пустом гробе! Хорошо же благовестие о пустоте!) и явлениях Иисуса, с другой — веру в Воскресшего (Osterglauben). Хотя высшую ценность придавали вышеуказанному благовестию, однако вера в Воскресшего возможна была и без знакомства с благовестием, о котором сейчас была речь. Известная история о Фоме, говорит Гарнак, рассказывается в Евангелии исключительно с той целью, чтобы подчеркнуть, что может существовать вера в Воскресшего без благовестия о пустом гробе и явлениях Иисуса. Ученики, шедшие в Эммаус, подверглись укоризнам за то, что у них не было веры в воскресение Иисуса, хотя до их слуха еще и не дошло вышеуказанного рода благовестие. Недаром читаем слова: «Блаженны не видевшие, но уверовавшие». Господь (т. е. Христос) есть дух, говорит ап. Павел (2 Кор. 3, 17), и на этой истине утверждалась его вера в воскресение Иисуса. Благовестие о Воскресшем возвещает о чудесном событии в саду Иосифа Аримафейского, какого события, однако же, ничей глаз не видел, о пустом гробе (опять этот пустой гроб!), в который вошли несколько женщин и учеников Иисуса, о явлениях Господа в прославленном виде, настолько преобразившегося, что Его не тотчас узнавали Его же ученики, а потом (?) благовестие начало возвещать о беседах и делах Воскресшего: известия становились все полнее и увереннее. Совсем иное представляет вера в Воскресшего, — она есть убеждение в победе Распятого над смертью, в могуществе и правде Божией и в продолжающейся жизни Того, Кто есть первородный в среде многих братий (!). Для ап. Павла основанием его веры в Воскресшего служило то, что Он второй Адам с неба, а равно и то, что Бог открыл ему Своего Сына как живого на пути в Дамаск. Бог открыл Его «во мне» самом, говорит апостол, но это внутреннее явление соединялось с созерцанием Его, т. е. Сына Божия. Знал ли апостол Павел благовестие о пустом гробе (опять!), предлагает себе вопрос немецкий историк и отвечает: знаменитые теологи сомневаются в этом, а я считаю это вероятным, а впрочем, полной уверенности по вопросу невозможно приобрести. Несомненно только то, что Павел и ученики Иисуса решительный вес придавали не тому, в каком состоянии был найден гроб, а явлениям Иисуса. Но кто из нас станет утверждать, что на основании известий ап. Павла (?) и Евангелий можно составить себе ясное представление об этих явлениях? А если этого сделать невозможно и если предание об этих происшествиях не может быть точно достоверным, то каким образом хотят утверждать на них веру в Воскресшего? Или мы должны решиться утверждать свою веру на чем–то колеблющемся, на том, что опять и опять может возбуждать новые сомнения, или же нужно пожертвовать этим основанием, а вместе с тем отказаться от внешнего, чувственного чуда. В представлениях веры коренятся истина и действительность, поучает Гарнак. А что касается благовестил о гробе и явлениях, то за твердое можно принимать лишь следующее: от этого гроба получили свое начало нерушимая вера в победу над смертью и вера в вечную жизнь. (Неужели и только, спросим мы.) Пусть не указывают нам на Платона, на персидскую религию, на предхристианские идеи и сочинения иудейского происхождения (в которых во всех, поясним мы, раскрывалось учение о бессмертии души). Все это прешло бы, осталось бы бездействия, и в самом деле оказалось таковым. Уверенность же в воскресении мертвых и нашей вечной жизни, находясь в тесной связи с гробом в саду Иосифа, не исчезла, а убеждение, что Иисус жив (!), окрыляет еще и теперь надежды на обитание в вечном граде, который только и сообщает ценность этой земной жизни и побуждает переносить ее невзгоды.