Реально ограничение выбора происходит на следующей стадии: мы не выбираем то, каким будет наш ребе- нок. Родной ли это ребенок или приемный, это ребенок, и это загадка.
Мы не можем предсказать, каким человеком он будет. Нет или почти нет никаких указаний на то, как этот маленький комок унаследованных черт будет реагировать на родителей и на жизнь, которую они ему предлагают. Выбирая друга, или возлюбленную, или партнера по браку, мы выбираем равного себе — человека, который в своем развитии зашел, по крайней мере, так же далеко, как и мы. И если допускаем ошибку, то должны винить только собственное отсутствие опыта или здравого смысла. Но ребенок для нас — загадка. Мы знаем о нем в момент рождения очень мало, только его пол.
Мы можем сделать несколько общих предсказаний, например, относительно комплекции, цвета глаз или волос. Можем ожидать семейного сходства в общем рисунке лица. Можем предположить, что, если оба родителя малы ростом, ребенок тоже будет невысоким или среднего роста, хотя сегодняшние дети возвышаются над родителями. Ни одно из этих предсказаний не надежно. Человеческий род настолько смешался, Америку населяли такие разные люди, что мы не можем знать, какие гены наиболее ярко проявятся в физическом развитии ребенка.
Предсказание, которое нам хотелось бы иметь, конечно, не физическое, а психологическое. И здесь у нас есть нечто вроде хрустального шара. Однако это такой шар, сообщение которого почти никогда нельзя понять ясно.
[302]
Этот хрустальный шар — мы сами, родители. То, какие мы родители, во многом определяет, какие у нас будут дети. Но и тут исход не очень предсказуем, потому что врожденные способности ребенка — это вторая половина истории, та самая половина, которая остается закрытой. Больше того, мы можем только догадываться, какими родителями окажемся.
Однако все же кое-что о себе как о родителях в хрустальном шаре мы разглядеть можем. Как предположил Фрейд, наша психологическая биография может быть изложена как история любви. Качество нашей родительской любви будет не очень отличаться от качества тех разновидностей любви, которые мы уже пережили.
Планировался ребенок или нет, мир стремится поздравить нас с благословенным событием. Единодушие добрых пожеланий позволяет нам романтически отнестись к мысли о будущем ребенке. Мы подходим к родительству как к романтической любви, в состоянии блаженного невежества, полные обещаний себе и еще не родившемуся объекту любви, полные преувеличенных представлений о том, каким он будет и что мы будем к нему чувствовать. В этот момент мы испытываем огромное наслаждение от своего положения родителей, мы живем в романтическом сне.
И точно как в романтической любви, вторгается жесткая реальность. Реальность начинается с беременности жены. За эти месяцы, как мы уже отмечали, будущий отец часто обнаруживает, что о нем все забыли, а будущая мать так же часто страдает от сомнений в своей пригодности. А когда рождается ребенок, необходимость физической заботы о нем оказывается определенно дискомфортной, неприятной и очень далекой от блаженного наслаждения.
Но романтическое видение по-прежнему затуманивает нам взор. Мы наделяем младенца всем очарованием и красотой, всеми дорогими и любящими реакциями, какими
[303]
наделяем любимую в романтическом любовном приключении. Воркующий, лепечущий, восхитительный малыш, красивый маленький мальчик или прекрасная маленькая девочка, артистически и интеллектуально одаренный потомок, которым мы будем гордиться, послушный воспитанный ребенок, которым будут восхищаться все соседи и друзья. Таково начало нашей родительской любви. Мы любим ребенка таким, каким надеемся его увидеть. Иными словами, мы любим романтический образ своего ребенка.
Для начала это совсем не плохо. Именно так мы, родители, влюбились друг в друга. Это еще не сама любовь, а обещание любви. Но это обещание придает нам сил и храбрости выдержать недели и месяцы пеленок, искусственного кормления, недосыпания, утраты свободы и всего того тяжелого труда, который необходим при заботе о совершенно беспомощном и полностью зависимом от нас объекте нашей любви. Романтическая любовь выполняет свою роль как вступление в родительство, как уже послужила вступлением к браку.
В первые месяцы после рождения ребенка мы учимся проявлять любовь, как никогда этого не делали раньше. Мы не можем выражать любовь к ребенку, как делаем это по отношению к мужу или жене, к родственнику или другу. Не можем взять его на футбол, пригласить на обед или в театр; ребенку не нужны цветы, книги, музыкальные записи, меховое манто или поездка по Европе. Мы не можем развлечь его смешной историей, вовлечь в политическую дискуссию или разделить с ним свои артистические или интеллектуальные занятия. Мы можем только заботиться о нем.