Способность любить

Шестимесячный ребенок, например, так быстро прикан­чивает бутылочку, что его потребность в сосании, которая существует независимо от потребности в пище, остается неудовлетворенной. И хотя мать гордится тем, что ее мла­денец хорошо ест, мы знаем, что происходит. Он заменяет сосок пальцем и снова и снова засыпает с пальцем во рту. Немного погодя начинают расти зубы, пронзая нежные дес­ны, и теперь сосание пальца доставляет дополнительное об­легчение. Ребенок начинает ассоциировать сосание пальца с удовольствием, с облегчением от боли, а немного погодя оно же приносит ему утешение во всем, что его тревожит или пугает.

Вначале мать считает это довольно невинным поведени­ем, но когда ребенок становится старше, она пытается оту­чить его сосать пальцы. Теперь он старается это делать не­заметно. Но когда нарастает давление, он даже не осознает, как легко палец вновь оказывается во рту.

Будущее этой привязанности к пальцам, разумеется, за­висит от многих других аспектов существования ребенка. Однако как только у нас возникла привычка, мы обычно подкрепляем ее, усиливаем, находим для нее новые выра­жения. Младенец, который сосал палец, может вырасти стра­стным курильщиком, сменяющим одну сигарету другой; он может непрерывно держать во рту трубку, кусать каранда­ши или каким-то другим способом продолжать выражать привязанность, которая первоначально сосредоточивалась на пальцах.

Где здесь место любви?

Можно задать справедливый вопрос: «А какое все это Имеет отношение к любви, к привязанности, которая воз­никает у взрослого человека?» Ответ таков: привязанности, возникающие у взрослого, прежде всего зависят от того, каков этот взрослый. Если мы на протяжении всей жизни продолжаем «сосать пальцы», мы вполне можем реагировать на давление, как делали это в младенчестве. Мы можем не

[33]

перерасти первоначальную привязанность к отдельным ча­стям своего тела. И если в некоторых своих привязаннос­тях мы по-прежнему инфантильны, есть большая вероят­ность, что при внимательном рассмотрении выяснится: мы инфантильны и в других отношениях.

Это, несомненно, проблема степени проявления. Чело­век настолько сложен, что, изучив только один его аспект, нельзя надежно предсказать его поведение. Мы привели пример, иллюстрацию, но не объяснили, почему ранние привязанности могут сохраниться в поведении и держать нас на психологическом уровне, который гораздо ниже на­шего возраста. Произойдет ли это, зависит от многих дру­гих привходящих факторов.

С учетом всего этого мало оснований считать, что соса­ние пальцев, даже если оно сохранится и примет более взрос­лые формы, имеет отношение к привязанности, которую мы называем любовью. Трудно было бы распознать такую связь, если бы она существовала, потому что она никогда не бывает простой и ясной. Чрезвычайно рискованно пред­сказывать наше поведение на основе одного измерения или переживания.

Мало кто из нас имеет склонность иди знания, необходи­мые для того, чтобы объяснять подобным образом наши при­вязанности. Чаще мы просто говорим: «Джон встретил Мэри; она привлекательная девушка; легко понять, почему он влю­бился и хочет на ней жениться». У нас нет причин в каждом социальном отношении видеть клинический случай.

Однако на другом уровне мы можем заметить, что у Джона есть ряд инфантильных привязанностей, которые продолжают им владеть. Он привязан к Мэри не потому, что она хорошенькая — у него были такие же привлека­тельные девушки и даже красивее, — ро потому, что она обещает сохранить эту его привязанность к себе; он чув­ствует в ней одобрение других, менее взрослых аспектов своей личности. Естественно, он так не формулирует свои мысли, когда говорит о ней. Скорее он скажет: «Мне ни­когда не было с девушкой так спокойно и комфортно, как с Мэри. Она словно знает, как со мной обращаться». На са­

[34]

мом деле он говорит, что его привязанность к Мэри совме­стима с другими его инфантильными привязанностями, которые по-прежнему сохраняются в его поведении.

Кажется, что слишком быстрое питье из бутылочки и сосание пальцев так далеки от выбора девушки, в которую мужчина влюбляется больше двадцати лет спустя. И это действительно так! Но жизнь обладает непрерывностью, и мы должны это понимать. То, что произошло больше двад­цати лет назад, не ослабляет его значения. Напротив, воз­можно, оно важно именно по этой причине. Далее, то, что это произошло в одной сфере жизни — в данном случае вегетативной, совсем не означает, что оно не может иметь отношения к другим сферам, психологическим и соци­альным. На самом деле оно может доминировать в других сферах именно потому, что оно вегетативное.

Наши основные биологические процессы связаны с са­мыми сильными потребностями, с глубочайшими осуще­ствлениями и лишениями, а следовательно, с самыми силь­ными разочарованиями и удовлетворениями. Наша психо­логическая жизнь со всеми ее потребностями основана на жизни физической и ее потребностях, и то, какие отноше­ния возникают у нас с людьми, во многом определяется этой последовательностью развития.