Способность любить

Тогда Бернхайм приступал к эксперименту «Б»: он на­чинал расспрашивать пациента. Он спрашивал: «Почему вы это сделали?» Пациент неизменно предлагал такие объяс­нения: «Хотел посмотреть, работает ли он», или «Мне каза­лось, что пойдет дождь», или давал любой другой ответ, казавшийся в тот момент разумным и естественным.

Но профессор не принимал эти ответы. Он настаивал: «Нет, это неправда. Почему вы раскрыли зонтик?» Со вре­менем пациент сдавался и признавал: «Не знаю, почему... у меня было просто какое-то чувство... я должен был это сде­лать». Если Бернхайм продолжал настойчиво спрашивать: «Почему вы это сделали? Почему? Почему?», пациент не­ожиданно понимал. Истинный ответ приходил к нему словно ниоткуда, и он отвечал: «Вы мне велели».

Фрейд снова и снова наблюдал за этими демонстрация­ми. На обратном пути в Вену он напряженно размышлял над тем, что видел. У него была гениальная способность видеть «мир в песчинке». Он заметил грандиозные возмож­ности этого исследования, которые ускользнули от внима­ния Бернхайма. Фрейд больше никогда не возвращался к клинической неврологии. В его последующих трудах ни разу не упоминается нервная клетка. С этого момента все его мысли были заняты психологией и привели к тем ориги­нальным идеям и открытиям, которые мы связываем с име­нем Зигмунда Фрейда.

Фрейд продолжает поиск

Прежде всего Фрейд занялся возможностями подсозна­тельной мотивации. Он сказал себе: если Бернхайм поме­щает идею в сознание индивида и индивид действует в со­ответствии с этой идеей, но не осознает ее, откуда в таком случае мы знаем, сколько раз на протяжении дня соверша­ем действия, причины которых кажутся нам известными,

[18]

но которых мы на самом деле не знаем? Ведь мы можем, полагал Фрейд, очень многое делать точно так же.

Все мы знаем, что если задать человеку вопрос: «Почему ты это делаешь?», он даст хороший и разумный ответ. Но, как мы знаем благодаря Фрейду, очень часто мы предлага­ем в качестве причины рационализацию или оправдание.

Когда человек объясняет, почему голосует за демократов или за республиканцев, почему переезжает в деревню или в большой город, почему женится, разводится, меняет работу или бросает учиться, почему он никогда не ест устрицы или не носит зеленый галстук, высказанные им причины обычно бывают разумны и часто убедительны.

Но эти «хорошие» ответы поразительно похожи на те, что получал Бернхайм, когда спрашивал у подопытных, почему они раскрыли зонтик. Это были прекрасные, убе­дительные ответы; когда человек говорит, что раскрыл зон­тик, чтобы проверить, работает ли он, его ответ звучит рационально, разумно, словно у этого человека научный склад ума.

Ответы, которые мы даем, подобно ответам загипноти­зированных, отражают нашу веру в разум и рациональность. Но, как и у пациентов Бернхайма, наши ответы совсем не обязательно истинны. Правда обнаруживается, когда у па­циента заканчиваются рациональные ответы и он просто говорит: «Я должен был это сделать».

Иными словами, мы совсем не те высоко рациональные существа, какими себе представляемся. Мы верим, что со­знательно взвешиваем все за и против до того, как делаем выбор, но Фрейд понял, что чаще оправдания мы подыски­ваем впоследствии. Первоначальная идея может быть со­всем не так хороша для индивида; однако она вынуждает его сделать что-то, и он подыскивает для нее правдоподоб­ные и разумные оправдания.

Наш выбор определяется гораздо больше императивом, нем мыслью.Он исходит из изменчивого и противоречивого внутреннего центра, определяющего наше «я». Согласно Фрейду, мы используем способности своего разума, чтобы выбор выглядел приемлемым для нас и для всего мира.

[19]

Конечно, любовь тоже связана с выбором, и вскоре мы увидим, что гораздо лучше поймем любовь, если признаем, что наш выбор совсем не обязательно основан на разуме. На самом деле человек не разумное животное, и мы все лучше и лучше понимаем его поведение по мере того, как погружа­емся ниже уровня сознательных, «хороших» ответов.

Фрейд продолжал и дальше развивать мысли в этом на­правлении. Он подумал: если мы будем продолжать настой­чиво расспрашивать пациентов, почему они совершают оп­ределенные поступки и не могут совершить другие, мы смо­жем добраться до истины. Если уйдем в своих вопросах достаточно глубоко, сможем даже помочь пациенту обна­ружить, кто поместил идею ему в голову и как она первона­чально возникла.