Способный ученик

— Что может быть печальнее, чем когда рушится семья, — патетически произнес он, снова наполняя кружку. Он был уже хорош. — Сколько таких драм, сам знаешь, нам показали по телевизору. Язвят, огрызаются, лгут. А сами страдают. Да, мой мальчик. Ты даже не представляешь, в каком аду живут твои папа и мама. Им даже некогда поинтересоваться, что там за неприятности у их единственного сына. Да и что они значат в сравнении с их неприятностями? Вот улягутся страсти, заживут рубцы — тогда и займутся сыном. Ну а пока с этим Фрэнчем пускай объяснится дедушка.

В продолжении монолога огонек в глазах Тодда разгорался все ярче.

— А что, — бормотал он, — может сработать, да, может, может срабо... — и вдруг оборвал себя на полуслове, и глаза вновь потухли. — Не сработает. Мы же ни капельки не похожи. Калошу не проведешь.

— Gott im Himmel — Дюссандер рывком вылез из кресла и прошествовал (не совсем твердо) к кладовке, откуда достал непочатую бутылку старого виски. Открутив колпачок, он широким движением плеснул в кружку. — Я думал, ты смышленый мальчик, а ты, оказывается, настоящий Dummkopf. Давно ли внуки стали похожи на своих дедов? У меня волосы какие? Седые. А у тебя какие?..

Он подошел к мальчику и с неожиданной резвостью схватит его за вихры.

— Ладно вам! — огрызнулся Тодд, больше для виду.

— А вот глаза у нас обоих — голубые, — продолжал Дюссандер, опускаясь в кресло-качалку. — Ты мне расскажешь свою семейную хронику. Тетушки, дядюшки. С кем работает твой отец. Чем увлекается мать. Я запомню. Всю информацию. Через два дня я благополучно все забуду... память стала совсем дырявая... но на два дня меня хватит. — Он мрачно усмехнулся. — Людей Визенталя столько лет водил за нос, самому Гиммлеру очки втирал... уж как-нибудь одного наставника в начальных классах сумею обмануть. А не сумею — значит, зажился я на этом свете.

— Очень может быть, — раздумчиво сказал Тодд, и по его глазам старик понял, что он уже с ним внутренне согласен. Глаза Дюссандера радостно заблестели.

— Еще как будет!

И, видимо, представив себе, как это будет, он начал хохотать, раскачиваясь в кресле. Тодд несколько оторопел и даже испугался в первую секунду, а затем тоже прыснул. Так они на пару и хохотали — Дюссандер в своем кресле-качалке возле открытого окна, через которое в кухню врывался теплый калифорнийский ветер, и Тодд, поднявший стул на дыбы, так что спинка уперлась в эмалированную дверцу духовки, всю в угольно-черных штрихах, ни дать ни взять абстракция вдохновенного курильщика.

Когда дедушка Тодда Боудена переступил порог кабинета и закрыл за собой дверь из зернистого стекла. Калоша Эд предупредительно поднялся, однако не вышел из-за стола. Он помнил про свои кеды. Старички, они частенько не понимают, что это, может быть, психологический прием, рассчитанный на трудных подростков... старички встречают тебя по одёжке, а до остального им и дела нет.

Орел, орел, подумал Фрэнч, разглядывая гостя. Седые волосы зачесаны назад. Костюм-тройка как из магазина. Сизоватого цвета галстук завязан безукоризненно. Черный зонт в левой руке (с воскресенья зарядил мелкий дождик) смотрится эдаким офицерским стеком. Пару лет назад Калоша Эд с женой, большие поклонники Дороти Сэйерс, решили перечитать все, что вышло из-под ее пера. И вот сейчас он подумал: перед ним стоит живой лорд Питер Уимсей, словно сошедший со страниц высокочтимой писательницы. Да, семидесятипятилетний лорд Уимсей. Не забыть рассказать жене.

— Мистер Боуден, — почтительно сказал он и протянул руку.

— Очень рад, — сказал Боуден, в свою очередь протягивая руку.

Эдвард Фрэнч не стал сжимать ее изо всех сил, как он поступал, имея дело с отцами своих учеников. По тому, с какой опаской старик протянул руку, было очевидно, что у него артрит.

— Очень рад, мистер Фрэнч, — повторил Боуден и сел напротив, не забыв поддернуть на коленях идеально выглаженные брюки. Поставив зонт между колен, он оперся на него подбородком и сразу стал похож на очень старую и исключительно деликатную хищную птицу, пролетом приземлившуюся в кабинете школьного наставника. У него легкий акцент, подумал Фрэнч, но без характерной для английской аристократии и, в частности, для лорда Уимсея энергичной артикуляции, скорее континентальный, более плавный. Как, однако, Тодд похож на деда. Тот же нос. И глаза.

— Приятно, что вы смогли прийти, — сказал Фрэнч, садясь — хотя в подобных случаях я рассчитываю, что мать или отец.

Заготовленный дебютный ход. За десять лет работы классным наставником Эдвард Фрэнч хорошо усвоил: если в школу приходит дедушка или кто-то из дальних родственников, значит, не все благополучно дома, и здесь почти наверняка кроется корень зла. В каком-то смысле Калоша Эд бьи даже рад подобному обороту. Неприятности в семье — само собой, не подарок, но, скажем, наркотики для мальчика с такими отличными мозгами, как у Тодда, — это было бы в сто раз хуже.