Справа налево

Воронка ( про главное )

Мне было лет двенадцать, когда у нас во дворе появился Дик — пес ростом повыше колена — всегда бегал с нами, где б мы ни носились: по заводским складам, арматурным цехам, известняковым карьерам, на Москва-реку, по лесам, оврагам и т. д. Кормили мы Дика хлебом с подсолнечным маслом, таскали ему со стола, к неудовольствию родителей, а он всем был доволен. Жил по подъездам, никто его не гнал, а он только и ждал, когда кто-нибудь из нас выйдет во двор, чтобы посвистать остальных.

Но однажды некий пролетарий, державший в гаражах за домом мотоцикл «Ява», решил сделать из него шапку — и сделал. Господи, как мы плакали, один Ты знаешь. А пролетарий всю зиму проходил в этой шапке, в которой мгновенно узнавалась шкура Дика. До сих пор не понимаю, что помешало нам сжечь его гараж, совершенно необъяснимо, что не спалили; наверное, сообразили, что от его конуры займутся остальные.

Что ж? На советской земле всегда была мода на собачьи шапки, и теперь, когда мне говорят, что фильм Германа «Хрусталев, машину!» — не об этом, что этот фильм нельзя любить, я отвечаю: эта лента находится вне «нравится — не нравится», как, допустим, «Улисс». Этот фильм есть — и это главное его свойство, ибо он такого масштаба, что его невозможно оценивать подручными способами. Он велик и обнажением сути времени, и тем, что каждое его мгновение выткано из множества виртуозных планов и характеров, достойных Веласкеса и Рембрандта, из драмы речи, событий, взлетевших птиц, сочувствия и беспощадности — это словно бы наш «Амаркорд»[32], и как горько, что вот такой amarcord[33] и есть достоинство канувшего в сточную воронку времени.

Левитация ( про героев )

Немец Йон Рабе, в 1937 году в ходе японо-китайской войны спасший в Нанкине от резни двести тысяч китайцев, был сотрудником Siemens China Co. Китайцы его называют Буддой Нанкина.

От бывшей столицы Китая Нанкина до Шанхая — не ближний свет, и неудивительно, что здесь из аэропорта в город со скоростью 380 км/ч мчится магнитно-левитирующий поезд производства именно Siemens, а не какой-то другой компании.

Штрихи воспитания ( про главное )

Лет до десяти я дружил только с девчонками. Их было двое: Оксана и Оля. До сих пор вспоминаю этих Дюймовочек: думаю, они выросли незаурядными личностями. Ксюша была дочерью выдающегося художника советской эпохи, прекрасного рисовальщика, державшего всегда на мольберте талисманом мохнатый кокосовый орех, предмет моих гумилевских мечтаний об Африке. Именно с Ксюшей нас застукали под Казанской железной дорогой — мы с ней воображали побег к индейцам в коллекторе и замирали, когда наверху, над насыпью, под которой мы могли быть погребены, ходили и гуляли в грунте шпалы под напором колес товарняка.

Наверное, это что-то значит, когда за неимением всего того, что сейчас на каждом углу, первые всерьез эротические впечатления подростком я испытал от этих девчонок, с которыми дружил всерьез, закадычно, — а также от Рембрандта и Рафаэля. (Рубенс как был мясником, так им и остался.)

Во втором классе один наш одноклассник, чей отец вернулся из Южной Америки, водил нас с девчонками в лабораторку кабинета биологии хвастаться колодой календариков с художественной обнаженкой, изобиловавшей растительностью на причинных местах. Ничего подобного нельзя было отыскать на страницах двухтомной Малой истории искусств, и я объявил эти фотки выдумкой. Мои преданные дамы, заглянув себе в трусы, мгновенно поверили, и одноклассник был устыжен.

Не потому ли мужской мир был мною открыт довольно поздно, и не могу сказать, что я оказался от него в восторге. Полуобнаженная рыхлая Даная Рембрандта кажется мне теперь совсем не пределом вожделения, но воспитание чувств есть воспитание и не обязано в тютельку ответствовать нашим пристрастиям. При этом я отдаю себе отчет, что от многих лишних мыслей и эмоций меня хранили именно Рембрандт с Рафаэлем, а не учебник «Этики и психологии семейных отношений».

Угроза ( про пространство )

Единственный раз отец в детстве применил ко мне жесткие меры. Они были кратки и изящны. Осенью моего седьмого класса он проэкзаменовал меня по математике, пытаясь понять, на что я годен. Результаты были неутешительны. Папа очень расстроился. Он помрачнел и сидел молча минут пять. Потом сказал: «Что ж? Пойдешь в ПТУ».

Эта фраза оказалась магической. Ничего страшней ПТУ-44 нашего городка в дальнем Подмосковье, где получали специальности сварщика и водителя автокрана, в моем воображении не существовало. Да и сейчас Дантов ад представляется мне профилакторием в сравнении с заведением, где учились мальчики, вешавшие кошек на телефонной лапше, не способные выучить «Тучки небесные, вечные странники…» и синей пастой выводящие каракулями шпаргалки на ладонях с черными ногтями и на белых резиновых мысах своих кед.