Справа налево

Я только хочу сказать о вере. Понятно, что все большие повороты история совершала непредсказуемо, оставляя пророчества о них, о поворотах, для заднего числа. И можно уповать на эти непредсказуемые трансформации. Но веры им никакой.

Я говорю о вере в приближение нового 9 мая, главной рифмы 9 мая 1945 года, нового Дня Победы, вонзающего в гнилую пасть XX века луч света и говорящего с миром на языке будущего — на русском языке, сбереженном и выпестованном великим отрядом поэтов, павших и здравствующих, — короткими и длинными строчками свободы и смысла.

Грамотность ( про литературу )

У Бабеля есть рассказ, где парнишка-красноармеец пишет домой письмо, и это читается как чистопробный Платонов. А вот что говорит Ногин в докладе XII съезду: «Транспортный подотдел в прошлом году был пустой комнатой, в которой ходил товарищ, не знавший своего начальства». Вероятно, нарастающая грамотность в народе позволила прорваться в язык особенным почвенным пластам, питавшим и Платонова, и тех, кто первый в своем роду обрел возможность описать в письме свою жизнь.

Про музыку ( про главное )

Моя бабушка проработала всю жизнь врачом. Хорошим врачом.

Училась она в Перми (Молотове, как она называла этот город по старой памяти), и на первом курсе медицинского института ее едва не отчислили вот за что.

Студентов привели в лабораторию, поставили полукругом у застекленной камеры, куда поместили собаку, а потом пустили туда хлор.

Первокурсники должны были стоять и записывать стадии умирания собаки.

Бабушка устроила скандал, истерику, разнесла лабораторию, чуть сама не отравилась хлором, собаку спасла, но ее решили отчислить.

Спас ее отчим — старый большевик Семен Кайдалов, бывший комиссар n-й Красной армии, освободивший Азербайджан от мусаватистского правительства и английских войск под командованием генерала Денстервилля.

Отчим спасет ее еще однажды, но это отдельная история.

Всю жизнь бабушка привечала всех окрестных собак той местности, где жила, — кормила и лечила: зашивала надорванные уши и порванные шкуры. Часто видел ее в кресле в саду, меланхолично штопающую шелковой ниткой очередную здоровенную кавказскую овчарку. Псов она обычно звала одинаково ласково: Барсик. Эти Барсики в нашем дворе не переводились, не говоря о кошках.

Любимый диагноз бабушки был «симулянтикус натураликус». Причем ставила она его безошибочно.

Однажды в Азербайджан с гастролями приехал Арам Хачатурян.

Он дирижировал оркестром на нескольких концертах в Баку и должен был дать концерт в Сумгаите, городе, находящемся в сорока километрах к северу от Баку, у основания Апшеронского полуострова.

Инструменты перевозили на ПАЗике. Музыканты и Хачатурян ехали отдельно на Икарусе.

Перед концертом Хачатурян вышел на сцену — убедиться, что правильно расставили инструменты, — и заметил странное.

Нет литавр!

А как мы помним из «Спартака», где носятся с саблями, литавры — далеко не последний инструмент в творчестве Арама Хачатуряна.

Композитор вкрадчиво спрашивает: «А где литавры?»

Ему администратор местный: «Это большой барабан?»

«Да!»

«В ПАЗик не влез, двери там такие узкие!» — и руками показывает, мол, вот такусенькие.

«!!! !!! !!!»

«Ай, дорогой, зачем так кричишь?! Подумаешь, большой барабан, большой барабан! Ничего, пускай на маленьких барабанах играют! У нас зал маленький, ему как раз маленький барабан нужен».

В общем, Хачатурян при смерти, сердечный приступ.

Привезли к нему лучшего доктора, мою бабушку.

Тут, конечно, «симулянтикус натураликус» констатировать не пришлось.

Сделала она композитору укол камфары, тот чуть оклемался и шепчет, задыхаясь: «Маленькие барабаны! Маленькие барабаны!..»

Большие вопросы ( про литературу )

Защищая «Театральный роман» от превосходства «Белой гвардии» (в самом деле полагаю «ТР» лучшим у Булгакова), подумал, что самое смешное в классической литературе обнаруживается в другом произведении: в ужасающем романе «Бесы» в середине явления Лебядкина, после реплики Варвары Петровны «Господи, что такое?», — дальше я совсем загибаюсь от смеха и не могу читать.

Парадоксальное явление — этот смех, смешное вообще у Достоевского. Смешное у него очень странное — не освобождение, не острота, а что-то, связанное с мировой глупостью. То есть и здесь масштаб его «вопросов» влияет даже на смешное. Вероятно, это ключ к тому, чтобы понять, что Достоевский — не самое истинное в экзистенциальном плане.

Что всё это в конце концов из Лебядкина, даже самое важное и страшное.

Фрегат «Иной» ( про пространство )

У меня есть приятель — физик, проживший в Японии семь лет с феноменальным успехом — получив профессорскую должность и выучив японский. Как вдруг он разрывает контракт с университетом и внезапно возвращается в Москву. Вскоре сидим мы с ним у костра на рыбалке, он грустный, но после ухи разговорился, и я спрашиваю:

— Серега, а что ты так спикировал из Японии? Приключилось что?

— Ничего вообще, — отвечает. — Не поверишь. Всё было хорошо. Просто я понял внезапно, что еще неделя — и я повешусь.