Справа налево

Самое страшное изобретение XX века — не водородная бомба, а молох идеологий, пожирающий своих прихожан. Если вдуматься, это удивительное явление, подлежащее современному анализу с привлечением не только мышления, но и теории информации. Кажется, только зелоты, крестоносцы и ассасины — и то не вполне — способны хоть как-то сравниться с этой кровожадной беспредметностью XX века. Несущественность каким-то не вполне постижимым образом в нашу эпоху овладела миром. «Бесы» ФМД, в общем-то, как раз об этом — о том, как идеологический вирус способен пожрать интеллект и душу — и вместе с ними человеческие тела. Это явление сродни действию именно что вселения беса — безумия, в том его представлении, когда выход разума из строя описывается поражением именно зароненным информационным вирусоподобным диктатом. Ложь — как при шизофрении — берет под уздцы сознание. Разумеется, всё это могло происходить и раньше, но в меньших масштабах: когда информация передается с трудом (типа режим ФИДО) — тогда вероятность заражения мала. Сейчас же информация разогнана до широкой полосы, и не у каждого встроен надежный антивирус. Всё это кое-что объясняет, точнее, объясняет повальность, но не повышенную уязвимость. XX век создал демографией не только народные массы, каким-то образом ложь забродила кроваво через край на странной, трудно выявляемой закваске. Что она есть?

Мост ( про время )

Летом 1993 года мне пришлось сопровождать одну милую особу в ее родной городок на берегу Днестра. Приехали мы в Бельцы, где на вокзальной площади я впервые в жизни увидел, как продают вино на разлив из бочки. Винцо оказалось кислятиной, но забористым, и с некоторым воодушевлением мы прошлись по этому городку, в котором было полно цыган; таких цветастых и огнеопасных толп я нигде ни до, ни после не видал.

Дальше мы отправились на «дизеле» — четыре вагона с выбитыми окнами и шумной ватагой торговок — в Рыбницу. Время было военное, но веселое, шальное такое время. В полночь мы оказались на берегу Днестра перед преградой. Нам нужно было перебраться на другой берег, но вышла заминка. Мост, по которому мы должны были идти, оказался заминированным. На блокпосту я объяснил проблему, и за мзду бойцы нас пропустили. Объяснили, что идти нужно по краешку, налегая на перила, потому что посередине за спиралями колючей проволоки стоят мины. Мы пошли. Не успели мы сделать десяти шагов, как с другого конца вспыхнул прожектор и раздалась автоматная очередь. Если честно, мне никогда не нравился звук выстрелов из АКМ. Он похож на треск переломленной в нескольких местах сухой палки. Ничего общего с тем, что можно услышать в кино. Менее звучно, но тем более страшно.

Приднестровские бойцы стали орать: «Не стреляй нах*й! Пацан с девкой домой идут!» Прожектор зашевелился и нащупал нас. Мы ослепли и взялись за руки. К нам навстречу вышли два солдата и повели нас под конвоем. По пути они вдруг что-то заметили в черной речной пропасти — лодку или плот — и стали стрелять. Белые фонтанчики вспыхнули на поверхности воды и погасли.

На другом блокпосту тоже пришлось заплатить мзду. Наконец, мы поднялись по высоченному склону в симпатичный городок, утонувший в садах и светившийся в лунном свете стенами мазанок.

Через пару дней мы отправились в обратный путь, но уже через Кишинев. На городской площади встретили толпу, скандировавший: «Чемодан! Вокзал! Россия!».

На перроне, поджидая подачу поезда, мы обнимались и обнимали теплые голые стволы платанов — и впервые тогда услышали из вокзальных репродукторов один из хитов той эпохи: All That She Wants.

Это я всё к тому, что где-то по ту сторону моста в Приднестровье в эти дни пили водку с привкусом ацетона Гиркин с Бородаем, — герои нынешнего безвременья, остановившегося еще тогда — двадцать один год тому назад.

Такие шальные юбилеи.

Хвост ( про время )

Церковь Иоанна Предтечи на Пресне была заложена в XVII веке. Я часто бывал с ней рядом, но впервые оказался внутри, когда отпевали Хвостенко. Было промозгло на улице и холодно в церкви. Хвостенко лежал в небольшом гробу с лентой на лбу, истощенный и одинокий.

Я проходил мимо этой церкви, направляясь на Рочдельскую или Трехгорку. На пороге ее часто видел среди нищих одного слепого, пронзительно напоминавшего Иосифа Бродского. Иногда я останавливался неподалеку, чтобы посмотреть, как он кивает в благодарность за опущенную в шапку монетку. Перед тем как уйти, я тоже давал слепому денежку, он вежливо благодарил. Это был своеобразный ритуал. Я был заворожен этими действиями: подойти к бледному, в черных круглых очках Поэту, побыть с ним несколько секунд рядом… Однажды я положил ему в шапку монету и понял, почему так на меня действует вот эта слепота, схожесть, но главное — глухое звяканье мелочи в шапке: «Я был в Риме. Был залит светом / так, как только может мечтать обломок. / На сетчатке моей золотой пятак. / Хватит на всю длину потемок».

Шибболет ( про главное )