Справа налево

И еще меня поразила прозрачность Черного моря — с пирса можно было рассмотреть каждый камушек на глубине шести метров. Каспий никогда бы не позволил до конца всмотреться в свою бутылочного цвета зеленоватую глубь. Вообще огромная разность между морями — во вкусе, запахе, цвете, виде берегов, — осознанная мною тогда, в семь лет, невероятно расширила мое мировоззрение. Это был едва ли не первый скачок, с эффектом вроде прозрения, потому что горький, но менее соленый Каспий стал пониматься мною с сыновьим чувством. Тогда я, вернувшись, окончательно различил материнские его объятия и всю его суровую твердость — нигде, кроме Каспия, я не видал таких яростных крутогрудых белых коней, штурмовыми рядами рушившихся от свала глубин на берег, разбиваясь и переворачиваясь через голову, разметывая пенные гривы.

Абрикосовая ( про литературу )

Похоже, именно весну 1920 года имел в виду Михаил Афанасьевич Булгаков, когда описывал при небывало жарком закате страдающих жаждой литераторов. Ибо июль того года выдался нешуточный: рекорд той жары был побит только во время пожаров 2010 года.

В Москву Булгаков прибыл в сентябре 1921 года, но, вероятно, город еще был полон воспоминаний о прошлогоднем пекле. Обратимся к тексту. Пиво тогда обещали только к вечеру, теплая абрикосовая дала обильную пену и запах парикмахерской — и от нее немедленно началась икота. Что же называлось тогда икотой? Неужели ею обозначали в те времена еще и иное действие, которое иногда, прикрыв ладонью рот, сопровождали фразой: «Пардон, шампанское»? Об икоте, вызванной большим количеством алкоголя, написано только у Ерофеева. Сам я видел лишь одного человека, у которого от выпитого начиналась икота. У остальных к этому моменту уже угасали признаки жизни, а он принимался икать, и все вокруг оживали, пытаясь его спасти. Впрочем, не часто мне доводилось дружить с еще не завязавшими горькими пьяницами. Кстати, Горький разве не от «горького пьяницы»?

И почему пиво обещали к вечеру?! Ведь солнце садится в мае всё еще рано. Впрочем, закат в городе наступает всегда на пару часов раньше заката на просторе: домá на улицах выше и ближе леса, и уж тем более горизонта, в деревне.

Итак, что же это за абрикосовая? «Ситро»? «Воды Лагидзе»? И зачем непременно икать?

Не отнести ли этот момент текста к грядущей фантастичности романа? Ведь, чтобы реальность сдвинулась с места, ее следует пошатнуть. Хотя бы и с помощью абрикосовой.

Исток ( про пространство )

В древности все новые поселения были связаны с водой. Сначала искали источник, затем селились возле него. Древние поселения Израиля или Армении — все привязаны к источникам. В Мамшите, в городе посреди пустыни Негев, в каменистых песках которой когда-то вел раскопки Лоренс Аравийский, два тысячелетия назад жители умело собирали воду с каменистых склонов во время дождя и наполняли ею колодцы и бассейны.

В детстве не было пластиковых бутылок, и в поход ходили с солдатскими мятыми фляжками, чехлы которых непременно надо было хорошо намочить на жаре, чтобы, испаряясь, влага остужала алюминиевый корпус. На стоянке непременно искали родник, на рыбалке ключи били прямо на срезе воды — чуть раскопаешь, и получается известняковая чаша, в которой бурлит тихо фонтанчик, ледяная вкуснейшая вода. На обратном пути с Москва-реки мы снова мучились жаждой и заходили на завод, в арматурный цех, в котором, как и, согласно КЗОТу, в любом горячем цеху, был установлен автомат с газводой, вместо стакана имелась пол-литровая банка и стояла другая с морской серой солью, щепоть которой рабочий непременно отправлял в бурлящее жерло перед тем как опрокинуть его в глотку. Так боролись с обезвоживанием. А еще спасали от жажды киоски с газводой — помните такие стеклянные воронки с разноцветными сиропами? Недавно я сделал открытие. Нужно взять хороший яблочный сок и разбавить его в пропорции 1:3 хорошей газированной водой. И тогда вы почувствуете вкус детства, глоток истока.

Весна идет ( про время )

Саврасов был горьким пьяницей. Выходил из запоя с помощью своих благополучных покровителей, которые забирали его из ночлежки, селили у себя, мыли, кормили и умеренно похмеляли. В благодарность перед уходом он оставлял им вариант своих «Грачей», которых именно поэтому много, коллекционеры уточнят сколько.

Мне иногда кажется, запой Саврасова — это такая русская зима.

А грачи — добрый знак, который может и не возникнуть.

И прилет их особенно прекрасен.

Из Лангедока ( про пространство )