Справедливость

Ну, ладно сын! А Катерина? Он её что ли воспитывал? Ну, уж нет! «Не на того напали! – мысленно взъярился Михаил Антонович. Хотел было разразиться обвинительной тирадой, но вместо этого стал бледнеть, хватать ртом воздух, покачиваться и оседать на пол. Сердце! Не успей Антон подхватить отца, так бы и грохнулся наземь. Оттащил на диван, уложил, вызвал скорую. Врачи примчались, будто в приёмной дожидались. Сделали укол, предложили госпитализацию, но, получив категорический отказ больного, также быстро исчезли. И за всей этой медицинской суматохой, как за ширмой, спряталось дрожащее неминуемое позорище главных действующих лиц нашего повествования, ибо голос у Михаила Антоновича был подобен иерихонской трубе, а сам его обладатель кривду обличал, невзирая на лица, время и место, всегда и везде, и, потеряв самообладание, контролировать децибелы не мог. При этом попранное самолюбие обличаемых записного правдолюбца в счёт не принималось вообще. Раньше надо было думать! Когда пакостить собирались! В связи с этим его мнение по какому-либо вопросу обычно узнавали не только те, на кого был обращён праведный гнев, но и множество не имевших к этому никакого отношения. А тут – приступ, и знаменитая труба вместо зычного гласа перешла на еле различимый хрип, будто прошёл дождик и она мгновенно покрылась толстым слоем ржавчины.

Глава 2

Понимая, какой опасности избежал, Антон не стал дожидаться, когда отец окончательно придёт в себя, вызвал водителя и охранников, препроводил родителя к личному лимузину, загрузил и отправил домой, пообещав вечером навестить. Вот с этого разговора и началось наше повествование.

– Меня больше всего беспокоишь даже не ты и твои похождения, – задумчиво продолжил отец, – а внуки! Какой пример показываешь? Помру, ведь, скоро.

– Не драматизируй, пап! Ты у нас ещё ого-го! – фальшиво-бодренько улыбнулся Антон, но отец тут же пресёк:

– Прекрати молоть чепуху! Ого-го! – передразнил сына. – Тебе бы такое ого-го, давно б твои работники по пятьдесят копеек на венок собирали!

– Почему по пятьдесят? – не понял сын.

– А большего не заслуживаешь! – пригвоздил отец.

«Да-а-а! – подумал Антон. Попробовал бы кто-нибудь другой разговаривать со мной таким тоном! И чего терплю?» – возмутилось самолюбие, но тот самый полузабытый детский страх выскочил тут же, как чёрт из табакерки, хряпнул самолюбие по башке, и бунт был подавлен, что называется, в зародыше.

– Да-а-а, сынок! – после некоторой паузы проворчал отец. – И когда же ты образумишься?

– Не преувеличивай, папа! Ничего страшного! – ухмыльнулся Антон. – О себе лучше подумай! Может тебе на курорт куда-нибудь махнуть? И сердце подлечишь, и отдохнёшь? – попробовал увести разговор в сторону.

– На что оно мне, здоровье-то? На твои похождения смотреть? Тобой гордиться, да похваляться? Вот он у меня какой замечательный сынок! И домов понастроил, и девок попортил не меньше! Смотрите люди добрые! Позорище сраное, – горестно воскликнул Михаил Антонович. – Иди, уже! Дома, небось, заждались.

– Наверно, – с облегчением выдохнул сын, и добавил, – Жене скажу, чтобы завтра навестила с внуками.

– А сам чего? – с подозрением спросил отец.

– Послезавтра в загранкомандировку. Недельки на две. Подготовиться надо.

– Чего так долго?

– Много вопросов решить надо.

– И Катьку с собой берёшь?

– Как же без неё? Три языка всё-таки! На пальцах мне с иностранцами объясняться?

– Ясно никак! Как же не совместить полезное с приятным? Кто ж от такого откажется?

– Да, не выдумывай ты, пап!

– Эх, сынок, сынок! – ещё более горестно вздохнул отец. – Чем я тебя породил, от того ты и погибнешь! Нет в тебе любви, Антоха! Моя промашка! От того и горюю. И не стоит мне врать. А уж себе тем более. Если нет любви в тебе, то не будет её и в сыновьях.

– Ладно, пап! Пойду я.

– Да иди уже, – кивнул отец, устало закрыл глаза и повернулся к стене.

Следующий день прошёл как обычно. Антон занимался повседневными делами, но был задумчив и подчёркнуто холоден по отношению не только ко всем окружающим, но и к помощнице. Не балагурил, когда оставались наедине, не наблюдал сладострастно за её привлекательными формами, и не распускал руки, чтобы убедиться, что формы эти ему не снятся. Билеты в «командировку» были куплены неделю назад. На Бали. С кем и о чём собирался договариваться в тех далёких краях кроме него не знал никто, даже Катерина, а цели его были просты и незатейливы. Несмотря на то, что у секретарши-референта был официальный жених, хотел наш герой насладиться её прелестями во всей полноте, а там уж пусть себе выходит замуж. И препятствовать, понятное дело, этому браку не собирался. Барское такое решение, как когда-то у помещиков и крепостных. Право первой ночи должно принадлежать барину! Закон жизни! Всё можно было бы устроить и попроще, но глаз-то вокруг… – шагу не ступить. Потому и решил уехать подальше. Меньше пересудов.