Спроси зарю

— Красная Звездочка, ирод. Коровушка моя. А молочко белое, сладкое молочко. Для русского желудка пользительное, для вашего, антихристова, не знаю, неграмотная я.

Офицер сделал страшные глаза и заговорил:

— Паф-паф красный звездочек, паф-паф.

— Ирод ты, батюшка, как есть ирод.

— Да, да, — важно согласился немец, — весь народ паф-паф.

Бабушка съела все, после этого приступил к еде немец, налив себе большой стакан белого вина. Бабушку отпустили спать. Но заснуть она не могла. «Вот и Лидочку бог прибрал, — горестно думала она, — и Федю, сыночка, и Коленьку… И все война проклятая, немцы. И неизвестно, жив ли еще Бориска. Он с начала войны в солдатах. И Паня с сыном…»

Немец несколько раз, грохоча сапогами и задевая табуретки, выскакивал во двор.

— Все шастаешь да шастаешь, старухе спать не даешь, пачкун чертов, убийца… — заругалась на него бабушка.

Немец только ошалело дернулся и, крикнув: «Дура!» — скрылся в горенке. Через полчаса он снова промчался через кухню.

Кряхтя, бабушка слезла с кровати и, убрав половичок, открыла подпол. Потом, перекрестившись, легла в постель и затихла. Подпол был глубокий, вниз вели каменные приступочки, стояли банки, кастрюли…

Когда немец свалился, грохоту было много. Заорал он как резаный:

— Бандитен, бандитен! — и потом стал стрелять. Видать, и в нужник с револьвером ходил.

Первым из соседнего дома прибежал какой-то старший офицер. Засветили огонь. Бабушкин постоялец стоял в исподнем и орал:

— Вешать, вешать, бандитен, партизанен!

Бабушка глядела на него ненавидящими глазами и только шептала:

— Ирод проклятый, весь подпол из пистоли попортил…

Всполошенные стрельбой, прибежали еще немцы.

Старший офицер поморщился презрительно. Скомандовал всем разойтись, бабушке рукой махнул — убирайся, мол, — и минут пять с ее постояльцем беседовал. О чем, никто не знает. Только утром постоялец чуть свет вещички собрал и уехал. А когда через кухню проходил и бабушку заметил, какое-то слово сказал со злостью — наверно, выругался. И на бабушку замахнулся, но ударить не ударил, а только на пол плюнул.

Через два дня к бабушкиному дому подъехала крытая машина. Два солдата вывели из дому бабушку Машу, посадили в машину. Громко хлопнула дверца. Больше никто бабушку не видел.

….Некоторое время сидели молча. Санька курил, приглядываясь к облокотившемуся на палку Рукавишникову, и все прикидывал, сумеет ли добиться от старика помощи. «Ну что ему стоит позвонить в посольство или письмо отправить, — думал он и тут же одергивал себя, вспоминая, что профессор пришел к нему совсем с другой целью. — Если хоть чуточку у него достоинства русского осталось, мог бы и помочь… Только ведь, наверно, разговор наш подслушивают, — думал Санька. — И он об этом знает или догадывается».

— Там куда ни ткни — история! — вдруг сказал профессор. — В Батове жил Рылеев, собирались декабристы, в Рождествене — опальный Алексей Петрович, по преданию, получил яд. А Выра, Сиверская!..

— Вы хорошо все помните, профессор, — заметил Санька.

— Я этим живу, — сухо ответил тот.

И Санька не понял, какой смысл вложил он в это емкое слово.

— Александр Александрович, я позволю себе вернуться к теме нашего разговора. Напомню о своем предложении… Ведь они от вас… — профессор перешел на шепот, — они от вас не откажутся. Зачем вам губить себя?

«Да, они от меня не откажутся, — подумал Санька, глядя на профессора. — Посадят в тюрьму? Хоть бы и в тюрьму, но поскорее. Поскорее суд, возможность сказать правду». Невыносимо было сознавать, что кто-то из друзей, из близких может хоть на миг усомниться в тебе, в твоих словах, когда-то сказанных и написанных… Невыносимо было думать об этом.

— А вас, профессор, не душит одиночество? Не хватает за горло? Особенно по ночам… — спросил Санька.

— Творческое одиночество — союзник мыслящего человека. «Только творческое одиночество кует будущие ступени жизни» — это слова одного художника, замечательного русского патриота.

— Читал, читал, — сказал Санька. — Но это мудрость отшельника. Она не для нас. Да и не о таком одиночестве писал Рерих. Не об одиночестве без Родины.

— О, вы и Рериха читали, господин Антонов! Браво. Ваша эрудиция меня радует. Значит, и у большевиков кое-что помнят. Да, Россия, русский дух — явления удивительные, какого-то высшего порядка. Вот только с правителями ей не везет. Что дала ваша революция?

— Почему бы вам не съездить в Советский Союз? Боитесь, что придется отказаться от своих представлений о сегодняшней России?