Спросите у берез...

— Расскажите, не скрывайте. Может, и для нас будет пример какой — у кого же нам учиться, если не у вас?

Парень говорил правду, и Симацкий задумался.

— Ладно, слушай. Подберем надежных пастухов, которые и доставят все 76 голов, а точнее хвостов, в Дриссу. Ни на один хвост меньше! Хвосты будут, а коровы… Их по пути поменяем на худых и дохлых. Такие найдутся в каждой деревне. Понял?

— Конечно! Что ж тут непонятного.

— Только делать это придется осторожно, с умом. Знать об этом будет ограниченное число лиц. Помните и вы: минимум риска, максимум пользы делу.

Выйдя из управы, Василий взвешивал каждое слово, сказанное Симацким. Будто никаких наставлений он и не давал, открыто не поучал, не подбадривал даже, а наступало какое-то просветление, успокоение от тревог. Даже несмотря на то, что улица сразу оглушила военными командами на немецком языке.

По мостовой шли гитлеровцы. Широкий, уверенный шаг, спесивые лица. На базарной площади увидел двоих повешенных — мужчину средних лет и молодую девушку. На заборах, на столбах, на стенах домов — приказы.

Словно перевернулось все вокруг, ударило в сердце, навалилось огромной тяжестью. Но Василий не чувствует себя раздавленным, пленником нахлынувших событий. Где-то внутри зреют, набирают силу иные чувства, чувства морального превосходства над фашистами.

Но все ли себя так чувствуют? Вот, например, этот высокий парень. Идет, прижимаясь к стене дома. Под мышкой зажат какой-то узелок. На спине пришит желтый шестиконечный лоскут.

— Женя?..

Парень останавливается, быстро озираясь.

— Вася!

Они стоят друг против друга — два старых знакомых — и не знают, что сказать.

До войны, когда Василий по колхозным делам приезжал в райцентр, он не раз оставлял свою лошадь во дворе дома, где жил Евгений Бордович — местный фотограф. Почти сверстники, они находили о чем поговорить, сдружились.

— Слушай, Женя! — нарушил молчание Василий, — будет плохо — приходи в Прошки. Обязательно приходи! Слышишь?

Женя кивнул головой.

— И ребят приводи, конечно, надежных. Подбери группу, подготовь. Только пока — молчок. Хорошо?..

Женя опять кивает ему и идет дальше, не спеша и не подымая головы.

Только глубокой ночью вернулся Василий в Прошки. Попутного транспорта не оказалось. А прошагать сразу двадцать пять километров нелегко.

День был полон событий, а дома Василия ждала еще одна новость, которую принес Владимир Вестенберг. От деревенских мальчишек он узнал, что примерно в пяти километрах от Прошек упал в лес немецкий бомбардировщик. Экипаж его погиб. В воздушном бою или при посадке — неизвестно. Сегодня Владимир побывал на месте происшествия и убедился в этом лично.

Василий еще не знал, к чему клонит Вестенберг, но сказал:

— Ладно. Завтра соберем ребят и решим, что делать.

— Почему завтра? — запротестовал Владимир.

— Так сейчас все уже спят.

— Ну и что? Разбудим! Подпольщики должны собираться по первому сигналу. Ночью даже еще лучше. — Таким возбужденным, как сегодня, Вестенберг еще не был. — Завтра может быть уже поздно, немцы нас опередят!

Василий: понимал состояние товарища. Ему, как никому другому, хотелось показать себя в деле. Но то ли это дело, за которое им следует браться? Симацкий не раз предупреждал: главное для них — копить силы для перехода к партизанской борьбе, ничем не выдавать себя. Но тот же Симацкий сегодня заметил, что нужно проявлять и свою инициативу, учитывать обстановку.

— Хорошо, пусть будет по-твоему, — согласился Василий, — позовем и Григория. Послушаем, что скажет он.

Через полчаса все были в сборе. Василий убедился в Володиной правоте: комсомольцы поднялись как по команде и при этом совершенно бесшумно.

Новость ошеломила. Григорий сразу заинтересовался:

— А как он, самолет, очень разбит?

— Почти что цел, — ответил Вестенберг, — только чуть погнуто правое крыло.

— Что там еще думать! — не удержался Мишка. — Уничтожить! Сжечь!

— Подожди, не горячись. Думать надо, — успокаивает Василий, — заниматься диверсиями нам категорически запрещено. Тем более вблизи деревни.

— Но ведь о самолете никто ничего не знает, — не унимается Мишка. — Странно даже, что мы его сами не заметили.

— Мишка прав, — поддакивает Петр, — немцам о самолете еще никто не сообщил. Так что надо спешить.

Спор разгорается. Хранят молчание только девушки. Не спешит высказываться и Григорий. Он сидит опустив глаза, чертит пальцем на скатерти завитушки.

— А на самолете есть оружие? — вдруг подымает он глаза на Вестенберга.

— Да, есть, — отвечает Владимир, — два крупнокалиберных пулемета.

— Так, так, — продолжает Григорий вычерчивать замысловатые фигуры. Чувствуется, что у него зреет какой-то план.

Наконец он говорит:

— Во-первых, надо снять пулеметы и все, что есть в самолете ценного. Во-вторых, закопать летчиков. На всякий случай, чтобы не было следов. В-третьих, проверить, нет ли в люках бомб.

Наступила тишина. Все поняли, что это окончательное решение. Вряд ли его будет оспаривать Василий, даже если у него и другое мнение.

Выждав немного и оглядев товарищей, Василий заключил: