Спуск

Съев половину яблочного пирога и немного сыра, он сделал из своего пальто подобие мешка, связав рукава и застегнув все пуговицы. Теперь, держась одной рукой за воротник, а другой за низ пальто, он мог нести продукты с собой.

Он ехал вниз, только вниз, вниз и вниз, до головокружения быстро, слегка поворачиваясь на каблуках на каждой площадке. Он кричал, улюлюкал и хохотал во весь голос; крики эхом отзывались в узких коридорах с низкими сводами, преследуя его.

Вниз, вниз и вниз.

Дважды он поскальзывался на площадках, а однажды не устоял и полетел вниз, выпустив мешок с продуктами.

Наверное, он некоторое время был без сознания, так как, очнувшись в куче продуктов, обнаружил, что у него рассечена щека и голова раскалывается от боли. Складывающиеся ступени мягко терлись о его каблуки.

Затем он пережил первый момент ужаса — предчувствие, что этот спуск БЕСКОНЕЧЕН.

«Я еду в ад! — закричал он, хотя его голос и не мог заглушить беспрерывного жужжания эскалаторов. — Это путь в ад. Оставь надежду всяк сюда входящий!»

Здравый смысл, однако, был так присущ его характеру, что ни истерика, ни ужас не могли надолго овладеть им. Он опять собрал продукты, с облегчением обнаружив, что на этот раз разбилась только одна банка растворимого кофе, и начал более аккуратный спуск. Опять принялся за «Ярмарку тщеславия», читая ее и одновременно шагая по ползущим вниз ступеням. Он не позволил себе думать о протяженности той бездны, в которую погружался, и сюжетные перипетии романа помогли ему отвлечься от своей собственной ситуации. На странице 235-й он пообедал остатками сыра и яблочного пирога; на 523-й отдохнул и поужинал английскими печеньями, макая их в арахисовое масло.

«Нужно лучше распределить оставшуюся пищу».

Может быть, если он будет рассматривать свое абсурдное положение как борьбу за выживание, как главу в своей собственной робинзонаде, он сможет достичь дна этого механического водоворота живым и нормальным.

Конечно, он все еще спускается вниз… И он все еще вполне нормален… Но он выбрал себе цель и не отступит от нее.

На бесконечных лестничных клетках не существовало ночи. Он засыпал, когда ноги более не могли нести его и глаза начинали слезиться от чтения. Во сне он продолжал свой спуск по эскалаторам. Он просыпался, и его рука все так же лежала на резиновом поручне, который двигался одновременно со ступенями. Тогда он осознавал, что не спит.

Как лунатик, он продолжал идти по эскалаторам дальше вниз, в эту нескончаемую преисподнюю, позабыв где-то мешок с пищей и даже недочитанный роман Теккерея.

Поднимаясь вверх, он в первый раз заплакал. Без романа думать было совершенно не о чем. кроме как об этом, об этом…

«Сколько же еще? Как долго я спал?»

Он сумел подняться на двадцать пролетов. Потом сломался. Развернулся и позволил ступеням нести себя вниз.

Эскалатор, казалось, двигался теперь с большей скоростью, чем раньше, а перестук ступеней стал громче. Но он больше не доверял своим ощущениям.

«Наверное, я не в своем уме. А может, просто ослабел от голода. Все равно пища когда-нибудь кончилась бы. А голод может повредить мозгу. Оптимизм — вот выход!»

Из-за отсутствия других развлечении он занялся тщательным анализом окружающего. Стены и потолки были плотные, гладкие и ослепительно белые. Ступени эскалатора имели матовый никелевый оттенок; продольные зубья были слегка светлее, а канавки — темнее. Зубья слегка выступали за край каждой ступеньки, что придавало нм сходство с машинкой парикмахера.

Каждый раз, когда он доезжал до площадки, его внимание сосредоточивалось на иллюзорном «исчезновении» ступеней, на том, как они складываются, достигая пола, и заезжают, попадая канавками в зубья, под металлическую пластину.

По его подсчетам, эскалаторы унесли его на много миль под универсальный магазин. Он поздравил себя с невольным приключением и подумал, что установил своеобразный рекорд.

В последующие дни, когда единственной его пищей была вода из фонтанчиков, оборудованных на каждом десятом этаже, он думал о еде и приготавливал воображаемые блюда из оставленной наверху пищи. Он смаковал изумительную сладость меда, жирность бульона, лизал пленку желатина на вскрытой банке тушенки Когда он думал о шести банках тунца, его раздражение достигало предела, так как нечем было открыть их…

Потом случилась удивительная вещь. Он снова побежал вниз, нетерпеливо, очертя голову, без всякой осторожности. Несколько пролетов проскочили перед ним, как в ускоренном кино; он едва успевал осмыслить один, как перед ним уже возникал следующий. Демоническая, бесцельная гонка — и зачем? Он бежал, как ему казалось, к куче продуктов. Это был настоящий бред, который не мог продолжаться долго. Ослабевшее тело было не в состоянии поддерживать такой бешеный темп, и он очнулся от своего бреда, смущенный и совершенно без сил. Теперь начался другой, более рациональный бред: сумасшествие, воспламеняемое логикой. Лежа на площадке и потирая порванную связку на лодыжке, он размышлял о природе, происхождении и цели эскалаторов.