Спутник следопыта

Иногда даже маленький зверек, повадившись разорять гнезда, может уничтожить яйца и молодняк в большой гнездовой колонии. 7 июля 1933 г. в песчаном обрывистом берегу речки Кульдемен Темир (Актюбинская обл. КазССР) я нашел колонию береговых ласточек, или стрижков. Меня заинтересовало то, что среди этих птичек, гнездящихся только в норках, было до 20 пар городских ласточек, обычно устраивающих лепные гнезда на карнизах зданий и скал. (В степях Казахстана и Зап. Сибири, как оказалось, воронки нередко гнездятся в норах вместе с береговушками.) Замеченная колония была в явной тревоге; уже издали было видно, что стая птичек с жалобными криками вьется около обрыва, в котором я насчитал 409 норок. У подножия кручи тянулась целая тропинка, проложенная каким-то мелким зверьком; многочисленные царапины от когтей были на нижней части обрыва там, где зверек, пользуясь небольшими уступами, залезал по отвесной стенке к гнездам. Присмотревшись к следам, я решил, что это горностай, а вскоре заметил и самого зверька, мелькнувшего между двумя норками. Оказалось, что многие гнезда ласточек в глубине уже были соединены ходами, прокопанными хищником. У основания обрыва горностай устроил глубокую нору, и я не смог его «выкурить» даже при помощи дыма. Беглый осмотр колонии показал, что зверек хозяйничает в ней давно. Большинство норок было пусто, хотя имело гнездовую подстилку; во многих был помет горностая, и в каждом пятом или десятом гнезде я находил убитых птенцов или их крылья. В одной норке оказалось три свежих трупика ласточек и одно крылышко съеденного четвертого птенца, около которых уже копошились жуки-мертвоеды. В этом гнезде горностай воспользовался только четвертой частью уничтоженных птичек. Множество зеленых трупных мух («люцилиа») и мертвоедов собралось у колонии ласточек — верный признак того, что горностай произвел большое опустошение. Обследовав только часть норок, я насчитал 15 убитых ласточек, брошенных на месте, и еще крылышки 12 съеденных; всего 27 жертв. У птичек острыми тонкими клыками хищника были прокушены грудная клетка и сердце. Под обрывом тянулась цепочка следов лисицы; сами гнезда ласточек для нее были недоступны ни сверху (они располагались метра на полтора-два ниже края), ни снизу — от реки, и кума пользовалась только крохами со стола горностая, подбирая трупы птичек, выброшенные из норок. Заинтересовавшись судьбой этой колонии, я пришел на речку еще раз, через две недели. Почти все взрослые ласточки, потеряв птенцов, уже покинули это гнездовье. Только в 4–5 норках, находившихся в стороне от основной массы гнезд, были слышны голоса птенцов городской ласточки, и взрослые птицы прилетали к ним с кормом. Вероятно, сюда горностай пробраться не сумел. Осмотрев наугад несколько десятков норок, я в 25-ти нашел или помет горностая, или засохшие трупики ласточек, собрав на этот раз остатки еще 20 жертв хищника. Следы горностая под обрывом к этому времени уже занесло песком. Видимо, покончив с ласточками, он уже перекочевал на речку к норам водяных крыс или на колонии сусликов.