Спутники Марса: принц Конде и маршал Тюренн

1660 г. был для Франции годом больших треволнений: публично раскаялся рано покрывшийся глубокими морщинами его недавний противник Луи Конде, ушли в мир иной дядя короля Гастон Орлеанский, поэт-фрондер Поль Скаррон и многие другие известные и за пределами королевства лица. 24 августа 1660 г. весь Париж созерцал организованный первым министром Мазарини великолепный спектакль торжественного въезда в столицу молодого короля с супругой Марией-Терезией. «Еще одна испанка», — шипели злые языки, а другие очевидцы на все смотрели сквозь розовые очки, восхищались одетым в золототканые одежды королем и даже сравнивали молодую королеву с Анной Австрийской. Их Величества проехали по столице от Сен-Антуанских ворот до Лувра, и не было места, где обыватели не выражали бы громкими приветственными криками свою радость.

А спустя пять месяцев ранним утром 6 февраля 1661 г. галерею королевского павильона в Лувре, где художники расписывали стены, внезапно охватило пламя. Огонь быстро распространился через открытые двери в апартаменты Мазарини. В то время, как слуги и охрана таскали ведра с водой, пытаясь сбить пламя, Анна Австрийская даже послала за священнослужителями. Когда те, наконец, прибыли, ситуация уже была взята под контроль.

Казалось, все было в порядке: королева-мать и Людовик переехали во дворец Сен-Жермен, покинув Лувр на время ремонта. Этот инцидент только укрепил их веру в то, что они находятся под защитой Бога. Но для первого министра Франции это событие послужило поворотным пунктом в борьбе против затянувшейся болезни — гнойного плеврита. 9 марта кардинал Мазарини скончался.

В королевстве многое изменилось. Точнее, не изменилось, а стремительно развивалось то, что было заложено покойным кардиналом. Причем это развитие было настолько стремительным, что довольно скоро вышло за рамки представлений Мазарини о будущем Франции.

Время смуты лучше всякого другого опыта окончательно сформировало интеллект, память и волю Людовика XIV. Фронда превратила ребенка во взрослого короля, а Францию — в образцовое по тем временам королевство.

Люди, жившие в XVII в., имели довольно ясное представление об абсолютной власти и о том, как их монарх должен был осуществлять ее. В любом случае, европейский абсолютизм, что бы ни вкладывали и как бы не критиковали это понятие, не был неограниченным деспотизмом, существовавшим во многих государствах Востока. При нем для королей было обязательным соблюдение традиционного права и поддержание равновесия между основными сословиями общества. Абсолютная монархия стремилась к внутреннему миру и порядку прежде всего потому, что сама выросла из смуты. Самой типичной чертой политической жизни со второй половины XVII в. была всеобъемлющая концентрация в руках носителей высшей государственной власти всех важных политических полномочий. В политике, идеологии и праве Европы на первое место выходили рациональные интересы. Однако явно проглядывавшие сквозь пышный и строгий узор государственной вязки династические и личные амбиции нередко сводили на нет самые глубокие и дальновидные размышления. Любые изменения наступившей эпохи происходили довольно сложно и противоречиво, а порой совсем непредсказуемо.

Политика молодого короля, которому покойный кардинал привил вкус к власти, поражала своим размахом. Скоро его двор стал считаться первым и образцовым для всей Европы, являть собой как бы своеобразную модель «метрополии», обязательную для подражания «местными артистами». Разумеется, в этом подражании Европа проявляла различную степень энтузиазма. Однако по сравнению с высоким качеством достижений Людовика XIV и самоуверенностью самого монарха многие иностранные дворы казались старомодными и провинциальными. Двор представлял собой единственный силовой центр государства с быстро растущим персоналом для его содержания, аппаратом управления, центром патронажа и клиентелы, ранг, влияние и внешний вид которой определяли вес правителя. Своей политикой Людовик не только заставил, но и привлек дворян ко двору, при котором превыше всего ценились искусства, высший церемониал и остроумная беседа.