Спутники Волкодава

Не раз, вспоминая потом скрючившуюся между запасных седел и тюков с оружием и продовольствием девушку, он искренне жалел, что не воспользовался своим правом хозяина и мужчины. В ярости сорвав с Ичилимбы одежды — несмотря на крепко стянутые за спиной руки, девчонка дралась, как попавшая в силки камышовая кошка, — Найлик замешкался лишь на мгновение, чтобы полюбоваться золотисто-желтым, цвета масла, телом пленницы, влажно поблескивавшим в тусклом свете сальных свечей. И в это-то мгновение, глядя в ее горящие ненавистью глаза, он понял, что не хочет обладать этой девчонкой как обычный насильник. Как, впрочем, не хотел и раньше. Он был молод, недурен собой и не испытывал недостатка в женском внимании. Ему случалось покупать любовь — на что и тратить деньги, как не на женщин, — случалось наслаждаться ласками рабынь, но принуждать их не было нужды: любая почитала за честь угодить красивому и щедрому молодому господину. Возможно, вспомнилось Найлику, когда глядел он на отползавшую от него Ичилимбу, совсем не похожую в этот момент на славную гордую воительницу, какой предстала она перед ним впервые на поле боя под Лурхабом, утверждение некоторых жрецов, что женщина, даже став рабыней, не перестает быть женщиной и насилие над ней вызовет гнев Богини. Большинство саккаремцев утверждение сие почитали бессмыслицей: рабыня — она рабыня и есть; но, глядя на Ичилимбу, в это не очень-то верилось, ибо сама-то она себя рабыней не считала. И Найлик, продолжая называть ее по имени, как бы подтверждал это. Словом, глупость его простерлась до того, что он, притушив бушевавший в груди гнев, заговорил с Ичилимбой, обратившись к ней как к женщине, а не как к рабыне:

— Что ты на меня, словно зверюга затравленная из угла, пялишься? Поди сюда! Я не причиню тебе зла, хотя ты меня едва не покалечила.

Девчонка, однако, сверкая на него глазами из-под множества упавших на лицо мелких косичек, не ответила. Бросив взгляд на ее острые, вызывающе торчащие в разные стороны груди, Найлик подумал, что это нецелованное еще тело как будто создано для любви, и снова позвал:

— Ты моя рабыня, и если не хочешь достаться моим молодцам, должна слушаться. Немедленно вылезай!

Говоря это, он чувствовал себя дурак дураком. Ему бы не разговоры разговаривать, а взять хлыст и отходить ее, пока не научится покорности. Но ссадины на удивительно чистом лице и кровоподтеки на чуть широковатых и все же восхитительных плечах девушки были так же неуместны, как пятна ржави на стальном клинке. Наверно, проще и правильнее всего было крикнуть Гудзола и отдать девку его парням — у командира разведчиков были дела поважнее, чем обламывать непокорную рабыню: но представив, во что превратят лихие мужики это гибкое сильное тело к утру, он поморщился и никого звать не стал. В конце концов, если он хочет любви, а не просто покорности этой гордой и смелой девчонки — покорных-то и без нее пруд пруди, — он ее получит. Деваться ей некуда, он сумеет ее приручить, пусть даже на это потребуется больше времени, чем ему представлялось вначале.

— Последний раз говорю, иди сюда! Клянусь Богиней, я не трону тебя, пока ты сама об этом не попросишь! — процедил он сквозь зубы. — Мне нужен кто-то, чтобы приглядывать за порядком в шатре, стирать и готовить пищу. Если ты справишься с этим, я не потребую от тебя большего. — Девчонка молчала, и тогда он, окончательно решив для себя ее судьбу, сухо закончил: — Быть может, дочери придворного лизоблюда эта работа кажется слишком грязной и трудной, но другого применения строптивой рабыне я придумать не могу.

Ему вдруг стало совершенно все равно, что станет с этой упрямицей, и он уже открыл рот, чтобы позвать Гудзола, но тут из угла, где, поджав под себя стройные ноги и сверкая аппетитными округлыми коленями, скорчилась Ичилимба, донеслось:

— Ты поклялся, что не прикоснешься ко мне? — Голос у девчонки был хриплый, непохожий на себя, и Найлик подумал, что за двое суток, проведенных в обозе, она на многое успела насмотреться. Он строго-настрого приказал, чтобы Ичилимбу не трогали, но она вряд ли об этом знала. К тому же среди захваченных в Лурхабе рабынь, с которыми, естественно, никто церемониться не собирался, могли быть и ее подруги, и, видя их участь, едва ли она рассчитывала на что-то лучшее. Верно, уже раз сто пережила предстоящие ей бесчестие и мучительную смерть.

— Вылезай, я не намерен нарушать клятву. И имей в виду, если снова попытаешься меня убить, тебя посадят на тонкий кол. Женщины на нем быстро не умирают. — Он сказал это намеренно жестко, чтобы девчонка поняла — время шуток кончилось. Она выторговала себе лучшее, на что только могла надеяться, и любое неповиновение теперь лишь ухудшит ее участь.

Стараясь не глядеть в глаза Найлику, Ичилимба выбралась из-за груды седел и повернулась спиной, чтобы он разрезал стягивающие запястья веревки…