Спутница по июньской ночи

Вера Николаевна опустила трубку и задумчиво посмотрела в окно, за которым медленно просыпалась земля, простреливаемая молодыми зелеными побегами. Вниз по течению, обнажая свинцово-холодную поверхность реки, медленно уплывали последние льдины. Странно, она и не заметила, как подступила весна, как сошли талыми водами снега, а на тополях в больничном сквере набухли клейкие почки. А теперь вот взглянула в окно, увидела греющихся под солнцем воробьев, мальчишек с новеньким скворечником, черную ленту дымящегося асфальта и удивилась – весна! Словно бы прожила она все последние недели взаперти, ничего и никого не видела, а сегодня вдруг вышла на улицу и зажмурилась от яркого весеннего солнца, жадно хватая ртом мягкий воздух, легонько попахивающий дымом. Где же она была?..

– Верочка! – впорхнула в ординаторскую Тоня Жигалкина. – Ты уже видела новенького?

– Вера Николаевна вздрогнула от потерянной тишины и непонимающе посмотрела на Тоню.

– Говорят, оч-чень интересный мужчина и прекрасный хирург, – с превосходством осведомленного человека сообщила Тоня. – Его к нам из Прибрежного перевели: будет заведовать хирургическим отделением вместо Петра Ивановича… Представляешь? А Петр Иванович остается простым хирургом… Представляешь?

– Представляю, – вяло ответила Вера Николаевна.

– А я за подарком бегу. Ума не приложу, что ей купить? Она ведь такая разборчивая, не угодишь – два года будет дуться.

Старичок прилежно сидел на стуле и понимающе улыбнулся вошедшей Вере Николаевне. Она еще раз извинилась, вспомнила жалобы пациента и вежливо предложила:

– Может, в стационар?

– Нет-нет! – даже привстал больной. – Ради бога! Я в состоянии на процедуры ходить – зачем же мне в стационар? – Он снял пенсне, протер его смятым платочком, и не без смущения пояснил: – На улице весна, Вера Николаевна, все живет, все обновляется, а я – в палату. Не хочется. Кто его знает, может, последний раз вижу… Я вот летом путешествие задумал, на теплоходе. Хочется, знаете, на все насмотреться. А то ведь жизнь прошла, и все некогда было. Спасибо вам, но я потерплю, а если что, тогда уже зимой…

– Уговорили, – Вера Николаевна улыбнулась, – будь по-вашему.

Закончив прием, Вера Николаевна аккуратно подкрасила губы, с неудовольствием отметила легкие крапинки веснушек на носу, переоделась и, не заходя в ординаторскую, вышла на улицу.

До сбора в ресторане оставался час, и она направилась к Амуру, невольно отмечая, как переменились люди: перемена была не только в одежде, обуви – перемена была в самих людях. Кто его знает, может, она просто не обращала внимания, но показалось Вере Николаевне, что люди стали красивее, щедрее на улыбку. И она, сама того не замечая, невольно расслабилась, облегченно вздохнула, свободно и просто глядя в глаза прохожих.

«Нет, все хорошо! – с радостью подумала Вера Николаевна. – Все в порядке… Просто здесь слишком длинные зимы – очень длинные. Шесть месяцев – это много. Все-таки, она южный человек, а здесь так вот сразу: метели и морозы, морозы и метели… Большая квартира и – тишина. Это ужасно, когда в большой квартире поселяется тишина. Тогда квартира кажется еще больше, и приходят всякие неприятные мысли. Например, что ты уже похоронен, давно не живешь, и тебе лишь кажется, что над тобою бетонные перекрытия пятиэтажного дома, а на самом деле это просто крышка гроба…»

Вера Николаевна вышла к реке и с высокой набережной увидела глубокий простор приамурской поймы, пронизанный легкой голубоватой дымкой. Внизу, вдоль берега, громоздились грязно – серые льдины, выброшенные на камни мощным течением реки. Лёд был – вчерашним днем, голубой простор до отрогов Малого Хингана – днем сегодняшним, а высокое, безмятежное небо с кофейным шаром над сопками – всей будущей жизнью.

Рядом с Верой Николаевной остановились женщина и мальчик лет шести. Мальчик был в аккуратной курточке и джинсах, от чего казался потешно взрослым. Видимо, продолжая разговор, он серьезно спросил мать:

– А солдаты носами ходят?

– Носами? – удивилась мать. – Почему носами?

– А почему ротами ходят?

Вера Николаевна тихо засмеялась, распахнула плащ и медленно пошла по набережной в сторону стадиона.

II

В ресторане Вере Николаевне не понравилось, и она почти сразу раскаялась в том, что пришла. Начать с того, что их заперли в какой-то маленький банкетный зальчик, один из тех, которые давно и прочно именуют по всей стране «розовыми» и «голубыми». Трудно вообразить что-нибудь пошлее этих наименований. Было тесно, душно и отвратительно пахло из раскрытого окна с видом на мусорный контейнер.

Веру Николаевну усадили рядом с именинницей, Марией Александровной Семухиной, женщиной нервной и разговорчивой, большой любительницей «резать правду-матку». С другой стороны устроилась Тоня, добровольно взявшаяся сообщать Вере Николаевне все самые последние новости. Доброе, раскованное настроение, пришедшее к Вере Николаевне на набережной, постепенно улетучилось, и она лишь выжидала момент, когда можно будет уйти, не обидев Марию Александровну.