SQUAD. Час Пса

 Быстро прижившееся ещё в ельцинской России обращение «мужчина» было калькой с английского, заимствованной из дешевых голливудских сериалов: «мэн». «Мужик, мужлан» – иначе говоря. Но одно дело, когда это произносит в кино чернокожая, губастая шпана из Гарлема или Бронкса, а совсем другое, когда подобное звучит в Европе из уст, казалось бы, цивилизованного человека: «Мужик, залезай в тачку!..» С крахом СССР пропало из нашего оборота теплое, но столь испохабленное большевиками и их протокольной номенклатурой слово «товарищ». Так и не вернулись в русский лексикон, несмотря – казалось бы – на вящие атрибуты победившего в России дикого капитализма, прекрасные слова «иншего» времени: «господин», «сударь», «барин»… Скажем, как красиво звучит обращение: «Милостивый государь»! Или ещё лучше: «Ваше благородие»…

 Гоша так ненавидел этого вездесущего и вседоступного «мудчину», что однажды на рынке в Подмосковье в ответ тетке, которая упорно обращалась к нему так, заорал:

– Я – не мужчина!

– Эй! А кто же тогда? – Удивилась таким смелым гендерным признанием торговка. Но комингаута не состоялось.

– Лицо духовного звания, – сымпровизировал Гоша.

– Поп, что ли? А почему тогда бороды нет?

– Сбрил. Может, я – пастор.

– А-а-а, поняла, – обрадовалась тетка, у которой в мозгах все мигом встало на свои места. – Пастор это тот, кто макароны делает, так? «Пасту» по-ихнему…

 Из притормозившей машины на Гошу смотрел, по-хозяйски опершись на руль, обросший по щекам синей щетиной «человек кавказской национальности» в кепке, с окладистой тёмной бородой и в увесистых черных очках.

– Ваалейкум ассалам! Садись, дорогой! Быстрее ветра домчу!

 Распоров не стал ждать других приглашений. Ввинтился на жесткое заднее сидение «меган», повторил адрес. И добавил:

– Поскорее и подальше от этого собачьего царства!

– Зачем так говоришь? У нас на Кавказе собак любят. Кавказская овчарка стада и семью бережет.

– Откуда вы с Кавказа?

– Из Чечни. Аул Ачхой-Мартан знаешь?

 Заслышав горский акцент, – несколько форсированный, словно напоказ, – Гоша сразу вспомнил свои не столь давние бурные кавказские приключения.

 В последний раз он побывал в Грозном в дни войны… Площадь Минутка, знакомая до боли. Там, рядом с рынком, он раньше, в советское время, останавливался на первом этаже пятиэтажной хрущобы и «зависал» на Минутке на веселые минутки у верных друзей братьев-близнецов Вахи и Мусы Эглаевых, известных в Чечено-Ингушетии спортсменов-борцов славного общества «Динамо» и не менее известных в социалистической республике фарцовщиков-спекулянтов. А потом началась война… Будь она навсегда проклята! И Гоша приехал в Грозный опять – стрёмной абрекской дорогой из Грузии через ущелье Панкиси с киносъемочной группой французского телевидения, не осознававшего ни на йоту, что её корреспондентов по пути могут примитивно пристрелить, разорвать на съедобные части или, ещё хуже, захватить в заложники. Посадить в яму-зиндан и прессовать, пока из-за кордона не прибудут миллионы долларов выкупа.

 Минутки, разбомбленной, разорванной минами, убитой, Гоша тогда не узнал. Да и времени на узнавание особо не было. На третий день работы – снимали документальный фильм о войне – разоренную площадь в очередной раз накрыл артобстрел федералов, и вся парижская кинокоманда в панике рванула обратно в Тбилиси, а оттуда – эвакуироваться в «нежную Францию», зализывать раны.