Сразу после войны

Его слова почему-то взбесили меня. Я послал Владлена к черту.

— Ну вот, — уныло откликнулся он. — Ты, оказывается, такой же, как Волков.

— Чем же он плох?

— Матерщинник, — начал перечислять Владлен, — бабник, забияка… Одним словом, хулиган.

— Ну, знаешь!..

Владлен вздохнул и добавил:

— Мой совет — Самарина тоже остерегайся. Ты не гляди, что он молчаливый и выдержанный. В тихом омуте черти водятся. Я его анкетку случайно прочитал — гром с ясного неба! Наград лишен — раз, отца и матери нет — два, в детдоме воспитывался.

Не знаю, зачем сказал мне это Владлен. Видимо, ему захотелось похвастать, показать свою осведомленность. Но его слова возмутили меня, я взорвался, назвал его скотиной и ушел.

Одноэтажные строения, в которых размещались аудитории, были разбросаны в раскинувшемся за главным корпусом парке. До недавнего времени я думал, что этот парк и есть сад Кеши, но Волков объяснил, что сад Кеши находится километрах в пяти отсюда и похож на лес — так много там яблонь и других плодовых деревьев.

Огромное желтое солнце плыло по небу, подернутому легкой дымкой. По-прежнему было прохладно. Так бывает лишь в утренние часы поздней осени. Нежаркое солнце, утро, тишина — все это настраивает на раздумья. Бесцельно бродишь и бродишь, разрыхляя ногой слежавшиеся, будто спрессованные листья, и в твоей памяти начинают возникать какие-то лица, голоса, и никак не удается понять, была ли в твоей жизни такая же осень или это только грезится, а если была, то где и когда. Пытаешься вспомнить что-то очень важное и не можешь.

Из приоткрытых окон доносилась размеренная речь преподавателей, я видел лица студентов и студенток, ловил их взгляды. По усыпанным листьями дорожкам пробегали, торопясь куда-то, первокурсники. Студенты старших курсов, у которых тоже были «окна», прогуливались, уткнув носы в учебники и конспекты.

Я все еще находился под впечатлением разговора с Владленом. Я вдруг подумал, что Игрицкого действительно могут уволить, и впервые пожалел его. Захотелось узнать, правду сказал Владлен или только навел тень на плетень.

Курбанова я увидел издали, когда он свернул на дорогу, ведущую к главному корпусу. «Вот кто в курсе дела», — решил я. Догнав Курбанова, извинился, по-военному четко спросил:

— Разрешите обратиться?

— Слушаю вас.

— Верно, что психологию нам будет читать кто-то другой?

Курбанов насторожился:

— С кем имею честь?

Я представился и добавил:

— Это мне Варька сообщил. — Я впервые назвал его Варькой.

— Кто-о?

— Извините. Фамилию этого студента не знаю, а зовут его Владлен.

— Но вы сказали «Варька».

— Это прозвище.

Курбанов усмехнулся.

— Толстый такой парень, — стал поспешно объяснять я, позабыв, что Курбанов слепой, — с бабьим лицом.

Курбанов снова усмехнулся.

— Догадываюсь, о ком идет речь. Именно таким я и представлял себе этого студента. Теперь позвольте узнать: как вы сами-то относитесь к Игрицкому?

— Лекции у него интересные, но…

Папка в руке Курбанова дрогнула. У меня на языке вертелись слова «пьет он часто», однако я не осмелился произнести их вслух. Курбанов, должно быть, понял это, с грустью произнес:

— Беда Игрицкого как раз и заключается в этом «но». В нашем институте есть люди, которым он поперек горла. А ведь он очень талантливый, нужный для науки человек. — Преподаватель педагогики помолчал. — Но есть и другие… Вы фронтовик?

— Так точно!

— Я так и подумал. — Курбанов кивнул мне и, нервно отшвыривая палкой листья, направился к главному корпусу.

Разговор о Валентине Аполлоновиче возник снова во второй половине дня, когда пришла Нинка.

— Только что Курбанов к Игрицкому пытался прорваться, — сказала она. — И в дверь стучал и в окна — без толку. Попросил меня посмотреть, что с ним. Прижалась носом к стеклу — лежит. Повсюду склянки, бутылки, пузырьки. Курбанов рядом стоит, чувствую, еще о чем-то спросить хочет, да не решается. Я не сразу сообразила, о чем. Посмотрела в окно — грудь ходуном ходит. «Живой», — говорю. Курбанов «спасибо» сказал и ушел.

Я рассказал то, что услышал от Владлена:

— Ты чего этого мерзавца все время Владленом называешь! — вспылил Волков. — Варька он!

Засунув большие пальцы под ремень, Самарин расправил гимнастерку.

— Жаль будет, если выгонят Игрицкого.

— Пропадет он тогда! — вздохнула Нинка и, попросив у Самарина «гвоздик», закурила.

— А мне, братва, все равно, кто психологию будет читать… — Волков зевнул. — Для математиков это не профилирующий предмет.

Гермес возразил, сказал, что психология ему очень нравится.

— Я считал, что тебя только точные науки увлекают, — удивился Волков. И добавил: — Между прочим, я тоже слышал, что Игрицкому собираются сказать «покедова».

— От кого слышал? — поинтересовался я.

Волков потер лоб.

— Че-ерт… не помню. Это было вскользь сказано.

— Послезавтра профсоюзное собрание, — сказал Гермес. — Может, там что-нибудь прояснится.

— Верно! — подтвердил Волков. — Послезавтра вылезет на трибуну какой-нибудь хмырь и шарахнет по Игрицкому. Потом, глядишь, и Варька речь толкнет.

— Не осмелится, — сказал я.