Сразу после войны

— Вам легче было — вы мужчины, — вытирая слезы, сказала Нинка. — А каково нам, девчатам, приходилось? Господи, даже вспоминать страшно! Ведь там не только хорошие люди были. До сих пор одного мерзавца забыть не могу: лицо, как блин, ухмылочка, оттопыренные уши. Подсыпался ко мне, златые горы обещал. Я его пуще немцев боялась. Из-за него и курить начала. Он большой шишкой был и пользовался своей властью. Когда я наотрез отказала ему, он меня на передовую спровадил. Сперва непривычно мне было, потом пообвыкла. На передовой люди не те, что во втором эшелоне.

— Вот, вот! — обрадовался Волков. — Я тоже так считаю. Сейчас все говорят, что на передовой были даже те, кто к фронту никакого отношения не имел.

Открылась дверь. В комнату вошел Жилин. Мы понимали: рано или поздно нам придется встретиться. Я часто прикидывал, что скажет он и что ответим мы.

В первую минуту он показался мне осунувшимся, но потом я сообразил, что Жилин совсем не изменился — не похудел и не поправился, а нездоровый вид объясняется отсутствием загара на лице. Не заметил, как отнеслись к его внезапному появлению ребята и Нинка, потому что смотрел только на него, а когда перевел взгляд, то увидел каменное выражение на лицах, и только у Нинки чуть вздрагивали ресницы.

Шагнув к своей кровати, Жилин скатал матрас вместе с подушкой и постельными принадлежностями, снял гитару. Присев на корточки, выдвинул чемодан, подергал замок. На чемодане был слой пыли — мы умышленно не сдвигали его с места, но Жилин все же достал ключ. Отомкнув чемодан, начал проверять, все ли цело. Мне стало не по себе. Почудилось: сейчас он обернется и обвинит нас в воровстве. Такое ощущение возникало у меня и раньше, например, в госпитале, когда кто-нибудь начинал рыться в своей тумбочке, поднимая на сопалатников обеспокоенный взгляд.

У Гермеса в глазах-щелках появился нехороший блеск, у Волкова заходили скулы. Он хотел что-то сказать и даже раскрыл рот, но Самарин остановил его жестом. Волков поперхнулся, произнес, будто прочищал горло:

— Кхе, кхе…

Это «кхе, кхе» так подействовало на Жилина, что он сгреб одной рукой матрас, другой схватил чемодан и, позабыв о гитаре, рванул в дверь.

— Следовало бы всыпать ему! — сказал Волков.

— Не тронь… Вонять не будет, — ответила Нинка.

— Гитару-то куда деть? — спросил я.

— Выставь ее в коридор, — посоветовал Самарин.

Нинка старалась быть спокойной, но ее ресницы по-прежнему вздрагивали, выдавая внутреннее волнение. Волков не обратил, на это внимания, накинулся на Нинку, сказал ей, что она дура набитая, потому что путалась с Жилиным.

— Лейтенант вон иссохся по тебе! — запальчиво выкрикнул Волков. — А ты…

Я хотел было зажать ему рот, но он сам, поняв, что сказал лишнее, сконфуженно крякнул.

Самарин сидел как каменный. Выдавали его лишь глаза… Гермес завертелся на стуле, переводя встревоженный взгляд с Нинки на Самарина. Я ждал, что будет дальше.

Нинка вытряхнула из пачки «гвоздик», неторопливо размяла его.

— Хотела бросить — не получилось!

— Ты почти три месяца не курила, — напомнил я.

Нинка усмехнулась.

— Подсчитал?

— Ага.

Она поискала глазами спички. Я схватил коробок, дал ей прикурить. Сделав несколько затяжек, Нинка произнесла, разглядывая тлеющий на папироске огонек:

— Семену не нравилось, что я курю. Вот я и бросила. Но тянуло…

Она назвала Жилина по имени, и я подумал, что Нинка, должно быть, по-прежнему любит его. Но она сказала:

— Я еще никого не любила по-настоящему. Когда увидела Семена, решила — вот он. Понравился мне в тот день Семен: деловой, самостоятельный, сильный. Вы-то все друг на дружку чем-то походите — одним словом, фронтовики. А Гермес для меня до сих пор мальчишка. — Нинка положила ему руку на плечо. — Ты не обижайся за такие слова. Ладно?.. А Семен каким-то другим показался. Но я скоро поняла: ошиблась… Хотя встречаться с ним продолжала. Жалела я его почему-то. Он, бывало, трясется, требует своего, а я долго не допускала его до себя. Это уже потом случилось.

— Он раструбил про свое геройство, — вставил я.

— Знаю. — Нинка наклонила голову. — Это и оттолкнуло меня от него. Терпеть не могу парней, у которых вместо языка балалайка.

— Ты спрашивала, зачем ему парабеллум понадобился? — поинтересовался я.

— Спрашивала. Ничего путного ответить он не смог.

— Темнит! — воскликнул Волков. — Небось продать думал.

— Наверное, — сказала Нинка. — А может быть, увидел красивую штучку и не удержался. Все мужчины неравнодушны к оружию, а молодые в особенности. Расстрелял бы на пустыре обойму и выбросил парабеллум.

Я вспомнил себя, однополчан, нашего старшину.

Гермес пробормотал:

— Нехороший он человек.

— Правильно! — крикнул Волков. — Он и Варька — два сапога пара. Кстати, Нинк, чего у тебя с Варькой-то было, если, конечно, это не секрет?

Нинка сунула испачканную помадой папироску в консервную банку, усмехнулась.

— Я, ребята, так и не узнала, что такое любовь. Нравились мне многие, в том числе и Владлен, но очень — никто. Мне по-настоящему одного Валентина Аполлоновича жалко.

— Чего его жалеть-то? — Волков хохотнул.