Сразу после войны

— Все наладится, лейтенант! Вот увидишь, наладится.

Как только я сказал это, послышался гул, пол качнулся, как палуба корабля, с потолка посыпалась штукатурка, на стенах появились, увеличиваясь с каждым мгновением, трещины. Я увидел расширенные от ужаса глаза Алии, Таську, обхватившую руками живот, перекошенный рот Гермеса, готовность действовать на лице Самарина, внезапно протрезвевшего Волкова, услышал истошный визг девиц, ощутил страшную боль и потерял сознание…

Я очнулся и долго не мог понять, что случилось и где я. Почудилось — мертв, но боль в плече вернула меня в действительность. Было темно и тихо, так тихо, что я услышал собственное дыхание — прерывистое, с присвистом. Возникло лицо Алии, Таська, Самарин, Гермес, Волков. «Атомную бомбу сбросили», — решил я и подумал: снова придется надеть шинель, стынуть в окопе, подниматься в атаку. Я не хотел ни убивать, ни быть убитым, не сомневался — так скажут все, кто был на передовой, помянул бранным словом тех, кого в газетах называли поджигателями войны. Хотел встать, но стукнулся обо что-то твердое. Над головой угрожающе треснула доска, посыпались, колотя тело, какие-то обломки, потек песок.

Я не имел ни малейшего представления, сколько времени пролежал без сознания, но казалось, что прошла целая вечность. Ничего не было видно, я не мог определить — можно ли выбраться отсюда и, если можно, то как. По-прежнему ныло плечо. К этой боли прибавилась другая — от ушиба. Осторожно ощупал голову — на макушке была шишка.

Надо было что-то предпринимать. Я протянул левую руку и сразу наткнулся на шершавую поверхность скособоченной стены. Передвинул руку вверх-вниз, потом влево-вправо — даже щели не было. То же самое я проделал правой рукой, невзначай прикоснулся к чему-то мягкому и очень знакомому. В первое мгновение я не понял, что это такое, потом в моем сознании словно молния сверкнула. Торопливо сдвинул руку и помертвел, ощутив под ладонью лицо Алии. Тело покрылось холодной испариной, я даже дышать перестал. Каждой линией руки, каждой порой кожи чувствовал — это она, и только она. Сколько раз я сжимал ладонями эти нежные щеки, сколько раз целовал эти трепетные губы, прекрасный, а теперь холодный, как мрамор, лоб!

— Алия? — тихо позвал я, надеясь на чудо.

Моя рука продолжала лежать на ее лице, а в мозг все глубже и глубже проникала боль. Возникла мысль: лицо холодное, а волосы те же, что и раньше, будто живые. Эта мысль была навязчивой, я никак не хотел поверить, что она, Алия, уже никогда не улыбнется мне, никогда не произнесет, чуть картавя, слова, от которых или встрепенется сердце, или охватит грусть.

До сих пор я не думал — удастся ли мне выбраться, по-прежнему был уверен — сбросили атомную бомбу. Теперь же издал вопль отчаяния и ужаса. От воздушной волны снова пришел в движение песок, над головой что-то качнулось, на лицо просыпалась труха. Это испугало меня еще больше, и я начал кричать.

Шелестел песок, сыпалась труха, что-то потрескивало и двигалось, а я продолжал кричать, я, наверное, в эти минуты был невменяем. Потом сообразил — уже не кричу, а сиплю. Смолк и тотчас услышал какой-то стук, будто где-то долбили ломом. «Галлюцинация», — решил я, снова вобрал в легкие воздух, но изо рта вырвался только хрип. Интуиция подсказала: надо лежать тихо и думать о чем-нибудь хорошем. Но мысли, помимо желания, возвращались к Алии, до которой можно было дотронуться рукой. От этого становилось больно и страшно. Даже на фронте мне не приходилось сидеть, а тем более лежать около убитых, я только видел мертвецов и видел часто, почти каждый день. А теперь около меня была мертвая Алия. Если бы не случилось беды, то мы сейчас, наверное, бессвязно лепетали бы друг другу ласковые слова. Я всегда хотел близости с ней и всего несколько часов назад чувствовал — ждать недолго.

Наверху послышался шум, похожий на скрежет лопаты. Ухо уловило голос, но что кричали и кто кричал, определить было невозможно. Схватив какой-то обломок, я стал стучать в стену, не обращая внимания на струившийся песок и труху. И чем сильнее я стучал, тем больше надеялся на спасение.

Как долго меня откапывали, не берусь подсчитывать. Может, прошло десять или пятнадцать минут, может, полчаса или час, но мне это время показалось вечностью. Когда хлынул дневной свет, я понял — уцелел чудом: щель, в которой находился я, напоминала гроб; над головой нависала, прогнувшись, доска, слева была накренившаяся стена, справа лежала полузасыпанная обломками Алия — остекленевшие глаза, растрепанные волосы, искривленный в предсмертной муке рот. На какое-то мгновение я потерял рассудок, потом, будто издали, услышал голос Гермеса:

— Давай… ну, давай же руку!

С его помощью я выбрался, едва слышно сказал:

— Алия…