И вот он слышит: в дверь громко стучат. Гитара невольно дребезжит в углу. Входит интеллигентный господин в чёрном фраке и круглых очках, кланяется строгому, модно одетому мужчине в ноги и прелюбезно начинает:
– Александр Романович, извините за беспокойство,
– откашливается; то и дело переминается с ноги на ногу, потому что робеет и чувствует неловкость перед такой важной персоной. – Не откажетесь мне аккомпанировать на концерте? Понимаете, никто, кроме вас, не мог бы так тонко и точно передать чувства, которые я испытывал, когда писал эту музыку. Вы лучше других знаете человеческую душу. И не подумайте, я не льщу, а говорю откровеннейшую, так сказать, правду, – присаживается на диван и тут же вскакивает, как будто испугавшись за свою невежливость, – это очень серьезное выступление, знаете ли… для меня очень важное. А вы гений, Александр Романович! Не думайте, я нисколько не преувеличиваю! Чистейшая правда! Да… – явно волнуется. – Конечно, это большая честь для меня, и я не смею… я лишь надеюсь. Я искренне желаю, чтобы вы… Александр Романович задумчиво чешет голову. Поправляет галстук и немного рассеянно глядит на этого подобострастного господина.
– Вы знаете, у меня очень много работы. Пока обнадёживать не буду. Завтра скажу вам точно. Сегодня вечером у меня сольный концерт, и мне нужно сконцентрироваться. К тому же через неделю я уезжаю за границу и должен готовиться…
И вот аплодисменты оглушают его, едва не сбивают с ног; он нервно кусает губы и пальцами продирается через лес струн, находит нужные тропы, радуется, оставляет первые следы, ступает всё решительнее… Заканчивает играть; делает последний головокружительно прекрасный жест, запрокидывает голову назад. Нет, пока ещё нельзя быть настолько самоуверенным, надо поклониться и скромно прошептать «я вас люблю», чтобы услышали только избранные, только те, кто сам захочет услышать. Но безжалостные глаза прожигают его изнутри, набрасываются, отламывают лакомый кусок сердца. Александр в ужасе отшатывается. Да разве этого он хотел? К тому ли стремился? Только что вывернул наизнанку душу, а они ничего не поняли! Он отбрасывает гитару, садится, опустошённый, на стул и рыдает. Никак не может подавить невольных слез, горячих, обжигающих… Смотрит на себя в зеркало…