Среди гиен и другие повести

Точки над i были поставлены. Отвозя леди в ее съемную квартиру на Пролетарке, Песоцкий остановил машину в темном месте и не торопясь, по-хозяйски отлапал ее в пределах сметы. И он, и она знали, на что он имеет право, на что нет.

Хорошо было обоим.

Наутро он начал готовить операцию «Остров».

Самолет, вылетевший с задержкой, прилетел с опозданием, и недоспавший Песоцкий покорно исполнил второй за сутки пробег по аэропорту — за тайской девушкой в сиреневом, ждавшей с табличкой в руках.

Стыковочный самолет ждал только его.

Больше из России на этот остров никто не летел — и лететь, заметим, не мог: это было частью операции. Сам остров и роскошный отель на нем Песоцкий нашел в интернете, причем запрос в поисковике сделал по-французски, а потом перепроверил по-русски и получил прекрасный результат: наши туроператоры с этим местом не работали.

Песоцкий был популярен на Родине, но это был совсем не тот случай, когда узнавание могло принести радость.

В потайном отеле, в просторном бунгало со всеми удобствами, с часа на час должна была появиться его долгожданная сучка с нежными, расставленными зелеными глазами… А Песоцкий на Родине был не только популярен, но и женат, причем женат не на шутку, до крови. Даже думать ему не хотелось в ту сторону.

Все было схвачено и притерто по датам. Парой звонков он устроил своей протеже карьерный рывок: Лера уже лежала на теплом песочке где-то в этих краях, и лазоревая волна невзначай омывала мягкие грудки, едва прикрытые купальником последней коллекции.

Конец фотосессии был приурочен к прилету Песоцкого.

И скажите после этого, что у нас плохо с креативом!

Песоцкий бежал за припустившей тайкой в сиреневом, зеркальным сюжетом повторяя свой домодедовский марафон: паспортный контроль, рентген…

У искомого выхода тайка с поклоном передала его другим тайцам в сиреневом; те поклонились и перед тем, как запустить Песоцкого в самолет, замяукали в два рта.

К тайскому инглишу ухо еще не привыкло, но в мяуканье с ужасом распознало слово «luggage». Что-то с багажом? — переспросил Песоцкий. Багаж о’кей, но будет только вечером. Доставят прямо в отель. Они не успевают перегрузить, а самолет ждать больше не может.

Песоцкий в голос выругался на великом и могучем, и тайцы с пониманием поклонились.

— Багаж мне нужен сейчас! — вернулся он на английский. И твердо повторил. — Just now!

На Родине эти интонации работали. Но не здесь.

— Это невозможно. Мы очень сожалеем. — И таец указал в трубу, ведущую к самолету.

Идти по трубе было метров пятьдесят, и Песоцкий прошел эти метры, громко разговаривая с пустотой. Отсутствие соотечественников позволяло не редактировать текст.

— …И шли бы вы все на хер со своими стыковками! — закончил он, обращаясь уже к стюардессе.

Та радостно кивнула и поклонилась, сложив руки на груди.

На семнадцатом часу дороги, после двух перелетов и трансфера — с двумя вонючими паромными переправами и джипом, вытряхающим последние кишки, — Песоцкий наконец обнаружил себя у стойки портье, на пороге рая.

Вселиться, раздеться, принять душ и упасть в прохладную постель — вот счастье! Но он еще нашел в себе силы озадачить улыбчивого туземца за стойкой: не хер улыбаться, дружок, надо звонить в аэропорт — лагедж! лагедж!

Туземец кивал, врубаясь, и вроде бы действительно понял. Ладно, подумал Песоцкий, отосплюсь, а там как раз и привезут… Сил не было совсем, но когда, войдя в бунгало, он увидел широченную, застланную душистым бельем постель под белоснежным пологом, с лотосом на подушке, то чуть не плюнул с досады. Вот бы уже позвонил Лере! А проснулся бы — она тут.

Он тихо взвыл, представив, как, прогнув первым напором, бросает на этот станок ее покорное, сволочное, сладкое тело…

В окне на дорожке мелькнул торопящийся туземец — он шел, улыбаясь вечной местной улыбкой, и дрогнуло невозможной радостью сердце путешественника: чемодан приехал! Он выскочил на веранду: лагедж? Лагедж, йес, закивал туземец, он уже звонил в аэропорт — вечером, вечером! И с радостным поклоном сделал то, зачем шел, — протянул Песоцкому «комплимент» от отеля, коктейль с лепестком на трубочке.

Сам ешь свой лепесток, мудило экваториальное!

Но прохладный душ и близость отдыха умиротворили Песоцкого. Уже в постели он слабо улыбнулся — тому, что путешествие через полмира позади, и он здесь, и где-то рядом ждет его звонка благодарный нежный трофей.

Песоцкий потянулся и мгновенно уснул.

Проснулся он не отдохнувшим, а разморенным: забыл задернуть занавески, и полуденное тропическое солнце, через весь кондишн, пропекло голову.

Песоцкий вяло умылся, вынул из холодильника бутылку воды и, выйдя на веранду, упал в плетеное кресло. Приложил бутылку ко лбу, покатал ею вправо-влево. Отвинтил крышку, глотнул раз и другой, силясь вспомнить, где он, зачем — и, главное, кто…

По последнему вопросу выплыло из памяти что-то давно позабытое — и сидел на веранде, глотая воду и глядя на море за мохнатой ногой пальмы, не Леонард Песоцкий, телезвезда и продюсер европейского масштаба, а Лёник, умница-мальчик из французской спецшколы.